Приключения англичанина - Алексей Шельвах

Растила меня маменька – папаша бросил нас через три года после моего рождения. Маменька по профессии «дамский мастер», среди ее постоянных клиенток немало зав.отделами торговых точек, – понятно, что в условиях советского продовольственного и промтоварного дефицита возрастал я беспечально. К тому же, отношения между моими разведенными родителями сохранялись вполне цивилизованные, папаша нет-нет да и появлялся на горизонте с подарками мне (магнитофон, джинсы), с бутылкой шампанского и тортом. Иногда оставался у нас ночевать. Маменька после каждого такого визита ходила как в воду опущенная, а потом Ванде это надоедало, она под тем или иным предлогом заманивала ее к себе, и там они пили и смеялись. Маменька возвращалась от Ванды разрумянившаяся.

Сам не понимаю, в чем причина моего сверхъестественного, иначе не скажешь, успеха у женщин. Я не красавец, ну разве что смазлив. Ростом невелик, чуть повыше родителей; глаза карие, блестящие, как у папаши, волосы – маменькины, льняные.

Маменька, кстати, очень даже хороша собой, такая куколка-синеглазка, и когда бы я ни зашел к ней в парикмахерскую, всегда мужики, дожидающиеся очереди стричься-бриться, толпятся возле открытой двери в женский зал – ее рабочее место расположено как раз напротив дверного проема.

Я тоже строен, но, вдобавок, еще и мускулист, хотя никаким видом спорта никогда не занимался, а уроки физкультуры по возможности прогуливал, за что неоднократно меня высмеивал перед всем классом физрук Бычков, человек с квадратной челюстью, фанатик гандбола. Именно его усилиями школа из года в год побеждала на всесоюзных чемпионатах среди юниоров. Бычков ставил себе целью в каждом из нас выявить форварда, защитника или вратаря. Разделив мальчиков на две команды, приказывал разыгрывать комбинации, которые придумывал загодя, бессонными, должно быть, ночами. Вскочив на стул у окна, свистел в свисток, и все вокруг начинали кричать и перебегать с места на место. Помню, я играл в команде Тобиаса Папоротникова, и вот Виктор Аккуратов, капитан команды соперников, ударом круглой своей головы в грудную мою клетку сбил меня с ног. Я покатился по твердому холодному полу, а когда поднялся, то не менее твердо и холодно решил в подобные игры больше не играть. Прихрамывая, отошел к стене, где мной занялись девочки: прикладывали к моим вискам намоченные под краном носовые платочки, дули изо всех сил на ушибленную коленку. Наблюдая за свирепыми девственниками, носившимися взад и вперед по залу, я не мог сдержать усмешки.

Еще в раннем отрочестве я понимал, что носились они как угорелые вовсе не потому, что надеялись заслужить похвалу Бычкова, и даже не ради того, чтобы приподняться в собственных глазах, самоутвердиться, так сказать, нет, это же процессы, связанные с периодом полового созревания, пытались мои сверстники заглушить (разумеется, бессознательно), недаром в школьном туалете вырывали друг у друга из рук польский журнал с полуобнаженной актрисой на обложке. Наверняка, кто-нибудь из них подглядывал в щелку, как плещется под душем дебелая коммунальная соседка... Я их не осуждаю, но сам никогда такой ерундой не занимался. Я ведь рос среди женщин. О том, что в младенчестве меня опекали пять или шесть добровольно принявших обет безбрачия девушек, я уже упоминал. Рано проснувшееся либидо принуждало меня искать их общества, они же охотно позволяли осматривать и ощупывать себя. Потом инстинкт продолжения рода взял свое, они перестали бывать у нас, все-таки вышли замуж и стали более или менее верными женами и любящими матерями. Но зато всегда на виду была Ванда, которая разгуливала (и разгуливает) по квартире только в лифчике и трусиках (величина ее бюста, замечу, вполне соответствует ее же росту). Да и маменька никогда меня не стеснялась – трусики, чулки, папильотки, комья ваты, коричневые от запекшейся крови, валялись где ни попадя. Уборка делалась лишь перед приходом гостей мужского пола, каковые наведывались в основном к Ванде. Впрочем, иной раз и маменька возвращалась с работы не одна, и тогда мне приходилось спать в кухне на раскладушке или в комнате Ванды... нет-нет, на нее мои чары почему-то не действуют, хотя она за меня любому глаза выцарапает, я ей, по ее же словам, как родной, и не счесть, сколько она сшила мне курточек, курток, штанишек, штанов, даром, что ли, профессиональная портниха, да и сейчас, если надо, перешивает под мой размер фирменные шмотки, которые я достаю через Левку Левина. Между прочим, папаша мой сразу после развода сделал Ванде предложение. Ванда поступила как настоящая подруга – послала его подальше. Папаша, кстати, недолго огорчался, не такой это человек, – всякий раз, когда я прихожу к нему в однокомнатную его квартирку на Васильевском, он знакомит меня с новой женой: Беллой, Тамарой, Ниной.

Девочки уже в начальных классах не давали мне проходу, лезли с поцелуйчиками и мелкими услугами, ну например, занимали для меня очередь в столовой за коржиками, затачивали мне карандаши, оборачивали чистой калькой мои тетрадки и учебники. Довольно рано я осознал свои возможности и, не скрою, использовал их в корыстных целях.

До сего дня поклонницы решают за меня алгебраические задачи, пишут сочинения, подсказывают, когда я стою у доски. С девчонками мне легко, мы треплемся о модных певцах и киноартистах, о тряпках и всяких косметических прибамбасах, представьте себе. Напомню: маменька у меня парикмахерша, и, наверное, поэтому я всегда любил экспериментировать со своей внешностью: часами вертелся перед зеркалом, было дело, румянился, красил губы и ногти... Недавно вот покрасил волосы – ну не нравится мне быть блондином!

Понятно, что многие однокашники меня презирали. Началось это, кажется, еще со спортзала, где я никогда не мог выполнить ни одного упражнения с кольцами, брусьями, козлом.

Зато с легкостью и виртуозно танцевал все без исключения модные танцы: чарльстон, фокстрот, рок-н-ролл, твист, шейк, летку-енку, тогда как большинство этих горе-спортсменов нечувствительно для себя отдавливали партнершам ноги.

И все же нельзя сказать, что нет у меня друзей среди однокашников. Есть, как не быть! Например, Лешка очень хорошо ко мне относится, хотя и ругает за необязательность. И правда, бывает так: договорились встретиться где-нибудь, и вот он ждет-ждет, а я про него и забыл совсем, потому что Левка Левин предложил мне супер-дупер штаны и джинсовую же безрукавочку, между прочим, американскую, с фирменным лэйблом, и надо срочно сшибить башли у маменьки, а у нее нет сейчас лишних, и приходится лететь к папаше на Васильевский, я его вообще трясу безбожно, нечего жмотничать, родитель блудный, ну, а Лешка-то все ждет-ждет, и на следующий день, конечно, дуется, но хватает его ненадолго, потому что он меня любит и говорит, что пытаться перевоспитывать такого, как я, – только портить.

Ленка Плетнева тоже мне симпатизирует, хотя совершенно непроницаема для моих излучений. Впрочем, в общении с ней и я отдыхаю, – она меня никогда не привлекала в смысле... ну понятно, в каком смысле. Может быть, чувство юмора меня удерживает?.. чувство, коего напрочь лишен папаша... В самом деле, на цыпочках домогаться благосклонности?.. Это я к тому, что ростом и сложением Ленка немногим уступает Ванде.

Забавные отношения сложились у нас с Виктором Аккуратовым: иногда я зову его к себе домой под предлогом послушать битлов или роллингов, у него-то магнитофона нет, и вот он приходит и в дверях, хи-хи, всякий раз чуть не падает в обморок при виде шествующей по коридору огромной полуодетой Ванды; глаза у несчастного дрочилы начинают бегать, но отвести взгляд некуда – Ванда заполняет собою весь обзор; Аккуратов очумело вертит башкой, и тогда я беру его за руку, веду в комнату, усаживаю за стол, и в течение некоторого времени мы действительно слушаем музыку, а потом я раскрываю учебник алгебры, указываю пальцем на уравнение, с которым мои девочки не справились, и говорю: «Кстати, Витек, не просекаю, в чем тут дело! Ты... это... напиши на отдельном листочке решение, а я потом перекатаю к себе в тетрадку...» Аккуратов ненавидит «бездумное», «паразитическое» (его слова) списывание и старается хоть что-нибудь втемяшить мне в голову, рисует иксы, игреки, повышает голос, требуя, чтобы я сосредоточился, но тут весьма кстати в комнату входит Ванда, по-прежнему в неглиже: «Генчик, у меня спички кончились! Одолжи коробочек!» Аккуратов моментально утыкается носом в бумагу и пишет уже молча, пишет, пишет, хотя Ванда уже ушла, а я хожу из угла в угол, насвистываю какой-нибудь мотивчик, поторапливаю зануду, ну сколько же можно в самом-то деле, ведь меня же на условленном месте в условленное время ждет Ляля; наконец, он встает из-за стола, потный, красный, благодарит меня: классная у тебя музыка, Генка... я скромно опускаю глаза.

Вернемся к девочкам. Поначалу их желание услужить оставляло меня равнодушным, и тогда они перешли к более решительным действиям: нападали вдвоем-втроем после школы, щипали, таскали за волосы, лупили портфелями по спине и разбегались в надежде, что стану преследовать... ни я, ни они еще не знали, зачем. В конце концов, я поддавался на провокацию, уже догадываясь, впрочем, что это какая-то особенная игра, а не проявление недоброжелательности с их стороны, догонял самую из них запыхавшуюся, прижимал к стене или решетке Чертова скверика, она сначала вырывалась для приличия, а потом, шумно засопев, сама же и наваливалась на меня своими восхитительно упругими выпуклостями, и тут уж я не мог сдержаться, извергался...