Михаил Коцюбинский - Ирина Михайловна Коцюбинская

заборами.

Из парадного крыльца дома Яснопольских появляется сам хозяин. Он прикладывает руку к козырьку форменной с кокардой фуражки и молча проплывает мимо отца. От Венделовских бочком выскакивает присяжный поверенный. Он в крылатке, гороховой шляпе, под мышкой держит порыжелый портфель.

Возле дома Венделовских на скамейке сидит генерал в отставке Дасюков. Голова до половины въехала в фуражку, и только уши не дают ей упасть. Он любит вспоминать о своей службе: о лейб-гвардии Кексгольмском полке, где все солдаты были на одно лицо, о Владимирском полке, куда подбирали солдат исключительно рыжеволосых. А были еще целые полки курносых, у которых «на смотрах» при равнении направо носы создавали ровную под шнурок линию… Да что говорить, умели в прежние времена подбирать полки! А шаг какой был! Четкий, размеренный, раз-два! Раз-два!..

Вот идет пара Рябковских — «ночные бабочки», как окрестил их отец. Дпем они почти никогда не показывались. Это неважно, что из-под пиджака у Рябковского выглядывает не первой свежести рубаха с целлулоидным воротничком, зато в губах у него дымится сигара. На правой руке повисла супруга. Ее руки вылезают из тесных заношенных митенок.

Грязные улицы города. Ветер гонит солому, мусор. В черных мундирах с красными шнурками на шеях, со свистками и «смит-вессонами» в кобурах, городовые оберегают обывательский покой…

Затхлая будничность порождала невеселые мысли. «Душенька, который час? — Чья-то цепкая рука хватает за локоть. Отец вздрагивает от неожиданности. — Ах, это вы, душенька, Михаил Михайлович… Расскажите об Италии, о Капри…» Это известная, наверное, всем в Чернигове помещица Гортынская — наша дальняя родственница. Она прославилась на весь город скупостью. «Веселье было на славу! — вспоминает отец об одном из ее дней рождения. — Пил за здоровье тетушки великолепное, слегка прокисшее пиво, а от цыплят отказался, так как не был уверен, что они не погибли естественной смертью».

«Тетушка» умоляет отца: «Душенька, возьмите меня с собой на Капри». Отец смущенно кланяется и с неизменной вежливостью обещает выполнить ее просьбу.

Днем обычно начиналась традиционная прогулка местной знати — помещиков Писаревых, По ним можно было проверять время: их ландо ежедневно появлялось на городской площади возле лавки потребительского общества ровно в половине второго.

Иногда проезжают конные стражники. На извозчичьей пролетке восседает полицмейстер в серой, тонкого сукна шинели на белой шелковой подкладке. Мелкие чиновники — кто в засаленных сюртуках, кто в шинелях — идут пешком. Многие зевают — не выспались после ночной игры в карты и выпивки в чиновничьем клубе. Каждому до мельчайших подробностей известно, какое платье сшила себе болтушка Барсукова, какой роман у жены акцизного чиновника Страховского с воспитателем ее детей, сколько варенья заготовила Филипповская, за что надавала оплеух Клеопатра Николаевна Красковская своему молчаливому супругу…

Отец всем своим обликом — диссонанс в этом тихом болоте. Что ему надо? Почему живет не так, как все? Даже одевается не по местной моде. Ни для кого не секрет, что в доме Коцюбинских происходили и полицейские обыски.

Для чего ему все это? — недоумевают обыватели. — Разве нельзя жить как приличествует положению?

А он сочиняет еще книги… и на «малорасейском» языке. Это уж слишком и совсем не вяжется с «нормами» морали!..

…Михаил Михайлович проходит мимо городских лавок. Рассматривает в витрине нотного магазина Козуба прошлогоднюю афишу, приглашающую господ чиновных с супругами на городской бал. Лотерея-аллегри, бой конфетти и серпантина, оркестр полковой музыки, призы за лучший маскарадный костюм. За красоту жюри награждало избранницу званием царицы бала; в зале были устроены киоски, где продавались бутоньерки живых цветов, разноцветные секретки. Приз назначался тому, кто получит больше секреток во время игры в почту. К услугам присутствующих новые развлечения: флирт богов, флирт цветов. В отдельных кабинетах шмен де фер, преферанс и винт; внизу бильярдная. Руководит танцами главный распорядитель Якушинский. После двух часов ночи танцы без масок. До утра работает буфет с закусками, вином и мороженым. Все на бал-маскарад!..

К балам с особой тщательностью готовился черниговский прекрасный пол. Втайне друг от друга шили из старых бабушкиных кринолинов маскарадные костюмы. Некоторые брали их напрокат в парикмахерской Шуликова. Сколько хитроумия проявлялось при этом! Сколько было бессонных ночей, как подсчитывалась каждая сэкономленная на базаре копейка, чтобы костюм был лучше, чем, скажем, у мадам Савинской, которая из года в год получала на маскарадах приз. Ее ненавидели все чиновницы Чернигова. Подумаешь, красавица! Всем известно, как она тянет жилы из своего мужа, у которого от одной мысли об оплате счетов оплешивела голова.

Не мог примириться Коцюбинский со страшной болезнью, которая с ошеломляющей силой распространялась после поражения революции. Опошление, загнивание души коснулось и части художественной интеллигенции. Перешли в лагерь реакции так называемые «попутчики» революции — буржуазные интеллигенты, а также часть интеллигентов, отказавшихся от революционных идеалов. Активизируется и деятельность писателей буржуазно-националистического, декадентского толка на Украине. Центрами их деятельности становится издательство «Молодая муза» и журнал «Украинская хата».

Годы реакции проложили четкий идейный водораздел. И то, что в произведениях Коцюбинского этого времени все более усиливается сатира, направленная на политическое и духовное предательство, на сделки с совестью, чувствами и убеждениями, более чем ясно говорит о позиции писателя.

«…Я очень и очень просил бы Вас, дорогой Алексей Максимович, — пишет он в одном из писем Горькому, — прислать мне «Лето» в конвертах или иным путем, какой найдете удобным. Так хочется отдохнуть после раздражающих с нездоровым запахом недоносков Андреева».

В новелле «В дороге», характеризуя перерождение своих героев Ивана и Марии — в прошлом активных революционеров, отец с присущей ему психологической глубиной показал моральную подоплеку «опошления и загнивания души» ренегатов. «Они читали что-то странное, нездоровое, вычурное, с запахом мускуса — «А Rebours» Гюисманса, «Сад пыток», в которых любовь гноилась, как рана, и «я» распускалось пышным ядовитым цветом; оргия духа и тела, сверхъестественные инстинкты и протест всего против всего…»

Коцюбинский не избегает самых резких слов и определений. Более того, он намеренно заостряет характеристики ренегатов: «Они, наклонившись, пололи грядку… среди капусты были видны только их круглые зады, большой черный и поменьше синий, которые неподвижно жались рядышком, как эмблема покоя. И было в этой картине что-то такое отвратительное, такое противное, что Кирилл содрогнулся».

«В последней сцене я сознательно употребил то грубое слово (одинаково грубое как по-украински, так и по-русски), — пишет Коцюбинский своему переводчику М. Могилянскому, «по-дружески» советовавшему ему заменить слово «зады» на «спины». — Мне хотелось этим грубым словом подчеркнуть всю мерзость психической реакции обывателя после минутного подъема. Я так кратко описываю последнюю сцену, что только резкое, грубое слово вызовет необходимый мне эффект. Поэтому