Михаил Коцюбинский - Ирина Михайловна Коцюбинская

обстановку. Всех окружавших Горького, в том числе и Коцюбинского, умиляла эта поистине материнская забота. Вот какой экспромт сочинил тогда Саша Черный:

Смягчился б даже Вурдалак,

Когда бы он, влезая в лодку,

Услышал голос кроткий-кроткий:

«Алеша, ты б надел пиджак».

Когда б имел такую мать

Или сестру, хотя бы тетку,

Я б надевал, влезая в лодку,

Под шубу пиджаков штук пять!

Дружеские отношения с семьей Горького согревали Михаила Михайловича. Коцюбинский уже освоился у них и чувствовал себя вполне своим человеком. Здесь вообще с полуслова понимали друг друга.

Вернувшись в июле домой, отец пишет Горькому: «А я все вспоминаю Вас, всю семью Вашу и сердечно благодарю за доброе отношение ко мне. Вообще у меня столько хороших воспоминаний о Капри, что до сих пор живу ими. Меня так и тянет назад, на остров чудес, на виллу Spinola».

В ответном письме Горький пишет: «Очень я доволен, что встретил Вас, и большую симпатию вызвали Вы в душе моей!»

На книге, подаренной Коцюбинским М. Горькому, сделана такая надпись: «Добрым, хорошим людям и чудным художникам — Марии Федоровне и Алексею Максимовичу Пешковым. Благодарный М. Коцюбинский. Вена, 14/VII — 1909».

По возвращении из Италии Коцюбинский полон новых замыслов. Не во внутреннюю эмиграцию уходит он в трудные годы реакции. Он выносит на суд общественности самые наболевшие вопросы времени, творчество его выражает тенденции революционно-демократической и пролетарской литературы — Ивана Франко, Леси Украинки, Горького, Серафимовича.

В усилении в период реакции обывательских настроений В. И. Ленин видел одну из форм распространения контрреволюционных идей. Большевистская партия постоянно указывала на вред, наносимый революции мещанством и обывательщиной, и придавала огромное значение борьбе с аполитизмом.

Написанный в 1909 году Коцюбинским рассказ «Дебют» был очень целенаправлен в этом смысле, развенчивая тех, кто сложные социальные вопросы склонен решать с помощью… пасьянса. Сатирически высмеяны бездушная и лицемерная «мама Костуся» — помещица, которая в «великие дни» даже посуду моет сама, а также известный в округе «демократ» и «апостол» пан Адам, собственноручно совершающий жестокую расправу над крестьянином. Развенчан также и «дебютант» — его игра в чувство, мелкость его натуры. «Это первое выступление на жизненной сцене, — комментировал Коцюбинский замысел образа дебютанта, — первая игра и вместе с тем осознанность игры, какая-то сила, которая толкает человека по наклонной вниз и не дает выйти из игры, которая рассеивает наше «я»… как сорняки свои семена».

Рассказ «Дебют» не автобиографичен, но кое-что в нем взято и из нашего непосредственного окружения, отдельные детали черниговского быта.

…Это был целый праздник, когда печь в столовой топили соломой. Дети усаживались прямо на пол, а отец, сидя на низенькой скамеечке, подкладывал солому в бушующее пламя. Он держал в. руках длинные пучки соломы, будто натягивал золотые вожжи и сдерживал ими огненных скакунов. Когда же вносили в комнату лампу, свет за окном принимал какую-то нереально синюю окраску. Все эти впечатления можно увидеть в рассказе «Дебют»: и гогочущий в печке огонь, и отчаянных скакунов, которые «рвутся куда-то вслепую и бьют в исступлении крыльями дыма», и сгущающийся сумрак вокруг, и фантастический прозрачно-синий глубокий и нереальный мир за окном, который возникает вдруг, когда в комнаты вносят лампы.

Описание стоячих озер, заросших рыжей корой ряски, «по которой прыгают длинноногие науки, пробираясь сквозь листья и заросли камыша», появилось в рассказе под впечатлением многочисленных поездок Коцюбинского в начале 900-х годов по озерам Свитязь, Шацке и Згоряны, омывающим земли Люблинской, Сувалковской, Гродненской и Волынской губерний.

…После Капри угнетающее действие затхлой провинциальной обстановки давало о себе знать с особенной силой.

Одна за другой проходят в моей памяти картины тогдашней жизни чиновничьего Чернигова.

Чуть согнутая фигура отца в альпийском костюме: куртка с поясом и большими карманами, короткие брюки, темно-серые шерстяные гетры с полосатыми отворотами, коричневые ботинки на толстой подошве, зеленоватая шляпа, темно-коричневый плащ, палка в виде гуцульского топорика. Он идет годами исхоженной дорогой, где ему знакомы каждая неровность, каждый бугорок, каждая ложбинка.

Вот он спустился с пригорка у калитки своего дома, идет мимо привычных домишек местных чиновников и домовладельцев. «Сплошное прозябание», как сказал бы Успенский. «Но если покопаться в моей душе, — признавался Коцюбинский, — то даже бесцветная жизнь, наверно, отложила в пей много интересного, что когда-нибудь при случае, неожиданно всплывет».

На пригорке дом Руцких, возле которого неизменно маячит фигура какого-то субъекта. Это он ежедневно строчит в жандармерию «совершенно секретные» донесения, в которых излагает свои наблюдения: «Леонтий Шрамчеико (прозвище Худой) — в 10 часов вечера заходил в квартиру Михаила Коцюбинского по Северянской улице и, пробыв минут двадцать… вышел вместе с Коцюбинским и его женой. Дойдя до Земской Управы, попрощались и разошлись по домам, когда расходились, то Шрамченко сказал Коцюбинскому: «Я буду вас ждать…» Коцюбинский (прозвище Лысый) в 8 часов вечера заходил на квартиру заведующей книжным складом Губернского Земства Листопад (Шоссейная ул., дом Губернского Земства)…»[64]

А вот дом попа Кононенко, «воевавшего» с японцами во время русско-японской войны, в результате чего он обогатился целым складом вееров, зонтиков и фарфоровых ваз. Дома инспектора народных училищ Яснопольского, чиновников Венделовского, Рябковского, мелкого служащего Доброгаева. Все они большей частью деревянные, потемневшие от дождя, со ставнями, завалинками и высокими