Михаил Коцюбинский - Ирина Михайловна Коцюбинская

осторожно поддерживая мать под руку, он сводит ее по ступенькам с веранды, и они идут в глубь сада. Голову бабушки покрывает фаншон из черного шелкового кружева, она в синих очках, сгорбленные плечи скрадывает темный широкий капот с пелериной, на ногах белые чулки и черные прюнелевые ботинки с ушками. Папа бережно усаживает ее на заботливо устланную им свежей травой скамейку.

— Может, принести тальму, чтобы не продуло?

Бабушка благодарно гладит руки сына. Отец берет деревянный ящичек с гильзами фабрики «Дуван», пачку табака «Стамболи» и набивает папиросы. Они закуривают и ведут нескончаемые разговоры. А иногда сидят просто молча. Бабушка знает, как тяжело живется ее Мусе в окружении «верноподданных» земляков, как обыденность оплетает его. Ласково привлекая его к себе, она старается отвлечь его от неприятных мыслей.

Все, что любил сын, все, чем он увлекался, было близко и интересно его матери. Она имела хороший вкус, любила литературу и искусство. Вообще бабушка, как характеризовал ее позже Михаил Михайлович, «была человеком со сложной, тонкой и глубокой организацией». В одном из автобиографических писем отец замечает: «Особенно с матерью, от которой я унаследовал психическую организацию, чуткую и впечатлительную, мы были в большой дружбе, и, собственно говоря, ей я обязан склонностью ко всему красивому и любовью к природе».

Михаил Михайлович выделил для своей матери самую теплую, солнечную комнату в доме, а сам поместился в северной комнатушке. У бабушки всегда пахнет яблоками. Обстановка скромная. Две узкие кровати: одна — бабушкина, другая — Ромчика, стол, за которым он готовит уроки; на круглом столике у бабушкиной кровати среди цветов в простой рамке портрет Муси. На стене вешалка, на которой капоты, ротонда на лисьем меху и шелковая летняя тальма темно-серого цвета с рюшами; у стены небольшой сундук с бельем, за сундуком мешочки с орехами — бабушкины «россыпи». Она сама их сушит и, старательно пересчитав, складывает в мешочки, чтобы в праздники одарить ими всех — и детей и взрослых.

Бабушка лежит на пристроенной к печке и покрытой старинным украинским ковром лежанке. Ковер выткан из грубой черной шерсти, порыжевшей от времени. На этом фоне разбросаны красные, желтые и розовые цветы. Отец обнимает ее за плечи.

— Поглядите-ка, что я вам привез, — говорит он и протягивает свои подарки…

Оба они очень любили музыку. Когда к нам приходили бандуристы или лирники, для бабушки на крыльцо выносили кресло, а мы, детвора, усаживались на ступеньках.

Как-то у бабушки заболели глаза. Мы прикладывали ей к глазам примочки из разных лекарств, листья трав, несколько раз вызывали доктора Тимошко. Отец волновался, спрашивал в письмах домочадцев о матери: «Беспокоюсь я, как мамино здоровье, перестала ли болеть и не нужно ли еще раз пригласить Тимошко?»

Однажды у отца собрались гости на очередную литературную «субботу». Вдруг из бабушкиной комнаты раздался испуганный крик. Отец стремглав бросился туда. Оказалось, что бабушка, лежа в постели, курила. И из папиросы на одеяло выпала искра. Одеяло, очевидно, долго тлело, пока, наконец, не вспыхнуло. Бабушка обнаружила это лишь тогда, когда огонь обжег ей пальцы.

Быстро погасив огонь, отец стал успокаивать ее, прикладывая к обожженным пальцам мазь и примочки.

Сына своего бабушка любила беспредельно. Оберегая его больное сердце, она следила, чтобы мы не шумели, не беспокоили его и не огорчали. Трогательная сцена происходила ежегодно накануне 5 сентября — дня папиного рождения. Поздно вечером, когда отец уже спит, а чаще делает вид, что спит, бабушка с каким-нибудь подарком и с обязательным мешочком орехов и плиткой шоколада в руках тихонько пробирается в папину комнату. Ее правая рука протянута вперед, нащупывая в воздухе дорогу. Неслышно бабушка подходит к постели отца, привязывает мешочек к спинке его кровати, поправляет одеяло и нежно, едва касаясь пальцами, голубит своего Мусю. И столько в ее руках ласки, что отец не выдерживает, подхватывается с постели и крепко ее целует.

Полными уважения были отношения Михаила Михайловича к своим сестрам — Лидии и Ольге. С именем Ольги, профессиональной революционерки, которая большую часть своей жизни провела в тюрьмах, в семье Коцюбинских была связана тайна; о ней не знали даже близкие люди.

…Стройная девушка в темном костюме под густой вуалью идет по Северянской улице. Вот она миновала высокие серые ворота — вход в усадьбу писателя М. М. Коцюбинскою. Движения незнакомки уверенны и решительны. Видно, что не впервые шагает здесь.

Спустившись по кривой улочке, девушка вышла на церковную бахчу, граничившую с усадьбой писателя. Тут она замедлила шаг и, оглядываясь по сторонам, незаметно приблизилась к замаскированному пролому в заборе. Мгновение — и она уже за оградой в саду. Однако же здорово она все-таки запутала следы, ловко сбила с толку того, в котелке и сером пальто, кто неотступно, как тень, следовал за нею.

Нервное напряжение сменилось усталостью.

Впереди всего лишь день-другой отдыха, а затем-снова бесконечные переезды с места на место, явочные квартиры, пароли, печатание на гектографе, транспортировка литературы…

Сквозь ветви деревьев едва виднеется одноэтажный дом с большой верандой. Вокруг темно.

Девушка чуть слышно стучит в стекло.

— Кто там? — долетает голос.

Дверь приотворяется. Гостью пропускают через парадный ход в переднюю.

Неожиданное появление таинственной тети Оли внесло в семью, как обычно, и радость и тревогу.

Ночную тишину дома нарушило шарканье ног, скрип дверей. В столовой зажгли лампу. Слепая Гликерия Максимовна, простоволосая, в наспех накинутом капоте, спешит обнять младшую дочь. Слезы радости, трогательные сердечные слова, поцелуи.

Вера Иустиновна помогает Ольге раздеться. Сестра Лидя готовит чай и ужин. «Садись, Оля, садись отдыхай! Не привела ли за собой «хвоста»? — озабоченно спрашивает Михаил Михайлович.

Ольга моложе Михаила на тринадцать лет. Из-за трудного материального положения семьи Михаилу Михайловичу в свое время пришлось устроить десятилетнюю девочку в пошивочную мастерскую. Она хотела во всем походить на брата. Сознательно стремилась к борьбе против царизма. Самостоятельно подготовившись, сдала экстерном в 1897 году при киевской гимназии Дучинской экзамен на звание народной учительницы. Но слава подпольщицы следовала за ней и лишала постоянного заработка. Являлся сотский, становой — и учительница, сложив на телегу скудные свои пожитки, покидала село. Она не имела постоянного места жительства, жила без прописки, не раз скрывалась под чужим именем.

В 1904 году ее, как учительницу села Ивашцы Льговского уезда Курской губернии, разыскивала полиция в Киеве. А она тем временем скрывалась в Боярке у крестьянина Онисима Лахтадыра, где вскоре жандармерия произвела обыск[51]. Ее можно было увидеть на заводах, в мастерских, в железнодорожных депо, в рабояих поселках. 27 марта 1905 года Ольга