Михаил Коцюбинский - Ирина Михайловна Коцюбинская

прыгаем на радостях и вертимся под ногами. Собаки Бокс и Джальма с лаем носятся за нами. Поднимается шум. Потом отец ставит удочку возле сарая и по очереди кружит детей вокруг себя, бросает их в душистое сено, которое небольшим стожком возвышается возле елки. Дети раскраснелись от смеха. Сено лезет в глаза, за ворот. Мы еще немного барахтаемся с отцом. Он запыхался, устал, но весел и отдыхает с нами на свежей копне. В глазах у него — веселые огоньки. Мама слегка обеспокоена: не переутомился ли он и не слишком ли расшалился с нами?

Рыбу удили на правой стороне Десны, недалеко от лесопилки. Минуя центр города, мы, чтобы сократить путь, шли вдоль вала, сворачивали вправо, пересекали шоссе со старыми вербами по обочинам и напрямик выходили к реке. Луг был полон щавеля и ярко-желтых лютиков. Крутой берег, подмываемый рекой, был укреплен плетенками из лозы; они были похожи на набитые камнями квадратные корзинки. Сидеть в них было не очень удобно, поэтому мы подкладывали под себя наши плащи и курточки. Отец на рыбалку ходил в темном, тонкого сукна плаще.

Он показывал нам, как нужно насаживать на крючок наживку, как забрасывать леску, следить за поплавком, быстрым движением подсекать рыбу.

Сам он все делал очень тщательно и ловко.

Нам быстро надоедало ожидание, да и рыба большей частью не ловилась. А тихо сидеть мы не могли. Все интересовало: река, песчаная отмель на противоположном берегу с кустами верболоза, от которого долетал горьковатый запах. Вот пролетели утки. Вот выскочил из воды малек и мелькнул в воздухе. За ним другой, третий… А дальше — плывет челн. На нем поют.

Солнце, как шар в сизом мареве, опускается за туманный небосклон. От воды тянет прохладой. Речная зеленая мошкара облепляет нас.

Скручиваем леску на удилищах. Крючки закалываем в пробковые поплавки. По дороге домой заходим к бубличнице и покупаем горячие бублики.

Идем улицами притихшего города. Из сонного переулка появляется фонарщик. Он несет колеблющийся свет. Поднимается на лестницу и зажигает фонари. Один, другой, третий… Свет неуверенно разгорается. Тишина-Вот мы уже у своей калитки. Необычно громко в этой тишине гремит щеколда. Собаки лают — не узнали. Окно в столовой светится. На столе шумит самовар. Все устали. Ночной сторож стучит деревянной колотушкой. От этого однообразного стука еще больше клонит ко сну. С трудом жуем теплые еще бублики, запивая их чаем с молоком. Глаза слипаются. Спать… Спать!..

…Летом после обеда мы всей семьей ходили купаться на Десну в купальню Александрова. По дороге часто встречали француза Мазе. Чистенький старичок в поварском колпаке и переднике восседал на козлах небольшого фургончика, запряженного пони, и продавал мороженое. Он громко кричал «Мазе, мазе», сзывая покупателей. Его лицо и вся фигура нравились отцу. Он вежливо снималшляпу, здоровался со стариком и покупал нам фисташковое мороженое.

По вечерам отец с матерью любили бродить по тихим улицам. Еще с вечера, укладываясь спать, мы, дети, думали и гадали, что папа поймает нам под фонарем: бабочку, жука или стрекозу с прозрачными крыльями? Мы собираем насекомых. У нас есть сачки из марли, железные ящички, куда мы складываем свою добычу. К нашим услугам эфир, тонкие булавки, которые лежат на окне в сенях около парадного входа.

Утром просыпаемся и, обгоняя друг друга, босиком мчимся в одних рубашонках в столовую. Четыре головы склонились, внимательно рассматриваем большую ночную бабочку под опрокинутым стаканом на столе. Это «мертвая голова», которую нам так хотелось заполучить в свою коллекцию.

Ходили очень часто гулять всей семьей на Болдину гору — в Тройцу, это было любимое место прогулок отца. В послеобеденное время открывается у нас калитка, и с шумом выскакивают четверо загорелых детей Коцюбинских. У каждого через плечо железная сумка для сбора растений и жуков, в руках — сачки. За детьми с лаем несутся пять черных, рыжих и белых собак: Джальма, Бокс, Мильтон, Стоп и Трепов. Потом идут отец с мамой. Оба в больших итальянских панамах. Вся эта шумная и живописная процессия сворачивает в узкие улочки Холодного Яра.

Позже отец привозил нам из Италии прекрасные коллекции бабочек и жуков. Но больше он любил все живое — собак, птиц, белок.

Юрко с отцом всегда ставили силки и ловили клестов, синичек, снегирей. Птицы помещались в клетках, которые висели возле бабушкиной комнаты в коридоре. Всю зиму птицы пели, свистали, чирикали на все лады, напоминая о летнем тепле. Торжественно в день благовещения отец вместе с нами выносил клетки из дому, ставил под елкой и по очереди открывал, отпуская птиц.

Собирали мы также коллекцию марок. Отец очень следил за тем, чтобы ни одна марка, особенно заграничная, от его многочисленной корреспонденции не попала в стоящую под письменным столом корзину. Он откладывал их и отдавал Юрку и Ромце. Любили мы и старинные монеты, среди которых были монеты в застывшей лаве, привезенные отцом из Италии. Отдельную коллекцию составляла мозаика из смальты; отец привез ее из Помпеи.

На рождество Михаил Михайлович вместе с цами украшал елку, стараясь доставить детям как можно больше удовольствия. Зажигал бенгальские огни на пушистых ветках, оглушительно стрелял из хлопушек, пел с нами колядки и щедривки: «Щедрик, ведрик, дайте вареник, грудочку кашки, кольцо колбаски…»

Как художника, любившего феерию, отца всегда привлекало праздничное оформление новогодних и пасхальных ночных церковных служб. Особенно красиво бывало возле семинарии. Речка Стрижень (приток Десны), на берегу которой стояла семинария, весной разливалась, затапливала Красный и Белый мосты, соединявшие обе части города. Всюду устроены были узкие кладки, на которых трудно разойтись. Покрытые нежным зеленоватым пухом ветви верб Марьиной рощи у Стрижня клонились к воде. В реке отражались огоньки от светящихся фонариков, с которыми все ходили в эту ночь по городу.

Когда ударили колокола, запылали смоляные бочки вокруг церкви. Огонь с шипением вырвался из бочек и осветил морщинистые лица баб в праздничных платках. Отблески огня играли бликами на белых узелках, в которых лежали куличи и крашеные яйца, принесенные для освящения.

В эту ночь мы, детвора, тоже ходили вместе с отцом по церковным цвинтарям. В воздухе стоял дым. Пускали ракеты и фейерверки, кружились огненные колеса, пылали факелы.

Огоньки от фейерверков, падающих в воду, вызывали восторг. У отца блестели глаза:

— Смотрите, это праздник огня и красок. В нем столько же язычества, сколько и в обрядах наших далеких пращуров, которые в лесных дебрях и непроходимых чащах жгли костры своим каменным богам.

Огонь постепенно угасал, ночь становилась темнее, и звезды ярче