Михаил Коцюбинский - Ирина Михайловна Коцюбинская

эту ярмарку, располагавшуюся обычно среди холмов в глубокой долине. Ночью зажигаются огромные костры, возле которых таборами стоят целые села и поют всю ночь напролет.

Позже, в рассказе 1908 года. «Как мы ездили в Криницу», Коцюбинский воспроизведет многие детали увиденного и прочувствованного на ярмарках. Изображение пестрой, бесконечно подвижной и текущей куда-то ярмарочной массы, которая, словно большое тело, дышит, тревожится и переливается красками, не станет здесь, однако, самоцелью. В письме редактору газеты «Рада», для которой предназначался рассказ, Коцюбинский отметит: «Из празднества в Кринице я умышленно не делал этнографической картины, ибо такой способ обработки сюжетов мне не нравится. Я дал несколько субъективных зарисовок, старался быть искренним — вот и все».

Искренность же писателя заключалась в том, чтобы как можно глубже показать жизнь, украинскую деревню тех лет. Он сосредоточивает внимание на классовом расслоении деревни, впервые в украинской литературе показывает политическое лицо кулака — опоры и верного слуги царизма. Изображенный в рассказе кулак-извозчик совсем ведь не зря выражает лояльность третьей черно-сотенно-кадетской думе. Это дума барская, и опа уже «не будет печься о голытьбе». У извозчика же, благодарение богу, коровы, телята, овцы и поля к тому же еще этак десятин с тридцать. Вот думе и будет за чем смотреть… Гротескно нарисована Коцюбинским и вторая, как он говорит, «личность», — второй кулак — тайный агент полиции, не в меру важничающий, гнусавящий. Он широко раздвигает руки и ноги, словно хочет как можно больше захватить пространства вокруг себя.

Повествование идет от имени рассказчика, в котором легко угадываются автобиографические черты. Знакомство с «личностями» рассеивает то полное очаровательной таинственности состояние, в котором рассказчик вместе со своими спутниками воспринимал поначалу народное ярмарочное празднество и все богатство открывшихся взору красок. Словно выцветает и блекнет, лишаясь своей поэтичности, пейзаж; яркая долина, в которой расположилась ярмарка, уже не манит. «На дворе резкий предрассветный холод…По краям черной ямы зеленеет уже небо, дым от угасших костров тянется от горы к горе синими полосами. Чаша, цветшая ночью, как пышный цветок, под утро завяла и угасла. Пора отправляться домой…»

Талант писателя креп. Коцюбинский заслуженно становится полноправным членом «могучей кучки» талантливейших писателей Украины конца XIX и начала XX столетия. Это Панас Мирный, Иван Франко, Леся Украинка, Василий Стефаник, Ольга Кобылянская.

В 1911 году во второй книге журнала «Современник» появилась рецензия на первый том его рассказов. Автором рецензии был А. В. Амфитеатров.

«…Красотой и грацией веет от прелестных рассказов талантливого украинского писателя, — писал он. — Просты они, как сама жизнь, и так же серьезны и глубоки. Хорошая, цепкая, механическая наблюдательность Коцюбинского озаряется и согревается редким душевным теплом. Ясный ум и хорошее сердце. О Коцюбинском можно с уверенностью сказать: этот человек не станет писать о том, чего сам не понимает и не чувствует, а что он пишет, то, значит, глубоко любит — сознательно, деликатно, бережно, изящно.

Некоторые рассказы Коцюбинского носят название «акварелей». Оно удачно выражает мягкую, нежную манеру художника. И надо М. Коцюбинскому крепко за нее держаться, беречь ее и лелеять, потому что в ней он большой мастер… Когда он, вооруженный своими простодушными, скромными средствами, приближается к природе, она дружелюбно открывает перед ним свои тайны и внушает Коцюбинскому чудные пейзажи, подобных которым новая русская литература, вообще небрежная к «описанию», почти не имела после чеховской «Степи». Чутье к природе у Коцюбинского воистину украинское и льется из благословенного чутья этого… певучий, задумчивый песенный лиризм».

Но сам Коцюбинский почти все время испытывал недовольство собою. Его самокритичность граничила с болезненностью.

«Он к своему таланту поэта относился чрезмерно строго, — вспоминал А. М. Горький, — предъявлял к себе требования слишком суровые. «Чувство недовольства собою у меня очень развито, — не однажды говорил он мне. — Мои рассказы всегда кажутся мне бледными, неинтересными».

ГЛАВА ШЕСТАЯ

В СЕМЬЕ

Коцюбинский любил жизнь. Он был центром своей семьи, ее душою. Много он давал ей, но и много от нее имел. Все было приноровлено так, чтобы Мусе, как называли его и мать и жена, хорошо жилось, чтобы никто не мешал ему, не волновал мелочами, если он сам этого не захочет. Правда, он очень любил свою семью и интересы каждого члена ее — взрослого и малого, — их горе и радость всегда носил в душе.

Бесконечная радость, добрые, излучающие тепло глаза — вот первые мои впечатления об отце, первые чувства ребенка.

Сегодня воскресенье. Отец не идет на работу. Для нас, детей, это поистине праздник.

Можно взобраться к папе на колени, поиграть серебряной головкой мопсика — брелоком, висящим на цепочке его часов.

Отец разрешает вынуть из кармана серебряную спичечницу, украшенную ирисами. Рассмотреть тяжелый серебряный портсигар, который щелкает, когда его захлопывают. А пепельница в виде саночек окончательно покоряет нас. Они так быстро съезжают с колен отца, как настоящие!

Но самое интересное впереди. Мы с Оксаночкой садимся на свои стульчики, придвигаемся ближе к дивану, на который взбирается Юрко. Он старший — его место рядом с отцом.

Отец в коричневом костюме. На нем белая рубашка с крахмальными манжетами и твердым воротничком, круглые золотые запонки, галстук, вышитый мамой. Отец худощав, выше среднего роста. Его высокий лоб постепенно переходит в красивую по форме лысину, обрамленную с боков и сзади тщательно подстриженными седеющими волосами. Темные усы и небольшая бородка оттеняют матовое, чисто выбритое лицо.

Бабушка в синих очках сидит за столом в низком кресле, обитом турецкой материей, и шьет мешочки для грецких орехов — нынче их особенно много в нашем саду.

Ее подвижные пальцы нащупывают кромку материи, которую она старательно сшивает мелкими стежками с другой кромкой. Дошив нитку до конца, она просит Лидю вдеть новую. Тетя Лидя помогает бабушке шить.

Мама моет чайную посуду в медной полоскательнице. Донышки стаканов оставляют мокрые следы на столе. Клеенка побелела и местами вспухла от горячей воды.

Мама, как всегда, подтянутая. Она во фланелевой блузке в черную и белую полоску: бледные розы разбросаны по полосатому фону. Это папа выбирал материю, и кофточка ему очень нравится. Черная длинная юбка делает маму еще стройнее.

На дворе зима. Двор утопает в сугробах. На стеклах причудливые цветы. В печке трещат поленья. В комнате тепло. Пахнет чаем с молоком и кнышами, которые напекла тетя Лидя.

Мы с Оксаной одеты в теплые синие платьица и розовые фартучки с плиссированными бретельками. Бабушка в темном капоте с пелериной. Тетя Лидя заботливо укрывает ей ноги пледом.

Недалеко от печки сидит няня Марина с Ромцей на руках. Ее пышная фигура