Михаил Коцюбинский - Ирина Михайловна Коцюбинская

Толстого, Достоевского, Тургенева, Гончарова, Гюго, Золя, Диккенса. Она также прививала нам любовь к классической музыке, каждый вторник водила на концерт. Следила за тем, чтобы мы знали иностранные языки, особенно французский, занималась с нами сама или же приглашала француженку. Развивала любовь к географии, истории, биологии.

Прививали нам и любовь к спорту. Мы умели грести и управлять лодкой, кататься на велосипеде, коньках и лыжах, ездить верхом.

Всех этих развлечений отец был лишен в свои юные годы, так как слабое здоровье не позволяло ему заниматься спортом. Он не умел ни плавать, ни грести, ни ездить на велосипеде. Не любил также отец никаких настольных игр: шахмат, шашек, лото, не говоря уже об игральных картах, предпочитая всему этому прогулки на свежем воздухе.

Наш сад, окружающий дом, разделялся на две части дорожкой, начинавшейся от ступенек веранды. Дорожка была обсажена декоративными деревьями, каштанами, липами, кленами, березами, ясенями.

В саду в изобилии росли фруктовые деревья, раскидистые яблони, высокие груши, низенькие деревца кизила, ветвистый воложский орех. В конце сада, закрывая листвой забор, густо зеленели кусты лесного орешника, барбариса, крыжовника, смородины, малины; кое-где подымалась светлая поросль молодого дубка.

Вдоль всей усадьбы, на меже с соседской бахчой, высились тринадцать пирамидальных тополей, видневшихся далеко вокруг. Черниговцы называли их тополями Коцюбинского.

На клумбах перед верандой красовались красный мак, белые и желтые лилии, розовые, голубые и лиловые колокольчики кампанулы, ирисы, пышные душистые пионы, ярко-желтая гайлярдия, левкои, флоксы, майоры, кусты французских роз любых оттенков, гвоздики, бальзамины, кларкии, эшшольции, нечесаные панны, скабиозы, вербены, резеда, табак и еще много разных цветов.

«Моисеев куст», привезенный отцом из Италии, благоухал одуряюще и сладко. Ночью аромат каприфолиума, маттиолы и табака наполнял весь сад.

Не мудрено, что там было так хорошо. Наши родители приложили для этого немало усилий.

У каждого из нас была грядка. Мы их старательно вскапывали, засаживали цветами, поливали.

В укромном месте, на боковой дорожке сада, где свисали ветки спиреи, как бы создавая естественную беседку, из дерна мама соорудила для отца нечто вроде зеленой кушетки. Отец любил этот уголок.

…Вот он отдыхает здесь, просматривая газеты.

Я просунула папе в петличку пиджака красную вербену, Оксаночка не знает, куда воткнуть розу, и засовывает ее в жилетный кармашек. Отец смеется:

— Что я, невеста, что вы меня так украшаете?

Он обнимает нас и целует. Садимся возле отца. Мама, в белой «волохашке» — крымской войлочной шляпе, быстро окучивает молодую картошку.

Отец повернулся к ней.

— Веруся, кончай работу, не утомляйся!

Мама выпрямилась, посмотрела на свое семейство, помахала нам рукой и ушла в дом.

А отец, лежа навзничь, рассказывает нам об аттракционах, которые видел на Пратере в Вене.

— …В парке сделаны высокие деревянные горы, так называемые американские, с крутыми пропастями и неожиданными подъемами. Поднимаешься по ступенькам на верхушку этой горы, платишь монету, садишься в открытую вагонетку на двоих. Вагонетка трогается с места; сразу проваливаешься куда-то, и сразу же с бешеной скоростью тебя мчит по рельсам то вниз, то вверх. Ветер свистит в ушах и забивает дыхание. Становится до того страшно и так безумно весело, что буквально все участники развлечения машут руками и кричат.

— И ты, папа, кричал? — спрашиваем мы.

— Конечно, кричал, пожалуй, даже громче всех, еще и руками махал.

Нередко отец рассказывал о том, как в бытность свою на Капри наблюдал там такие чудеса природы, в которые трудно и поверить. Он так живо описывал нам свои приключения, что мы видели все как наяву: скалу, которая неустанно омывалась морской волной, море, всегда волнующееся в этом месте, волны, выгрызающие пещеры, гроты… Отец приближается к отверстию грота, ложится на дно лодки. Проводник направляет челн, и волна мгновенно проталкивает его внутрь. По словам отца, трудно даже представить себе всю красоту этого грота. Он ярко-голубой. Он как бы вобрал в себя всю голубизну неба и моря. Арки и колонны подпирают своды. Вода, если зачерпнуть ее рукой, переливается и горит огнем. В гроте такая невыносимая жара, что через несколько минут яйцо, положенное у подножья колонны, испекается.

А какой силой обладает Везувий! Как он великолепен! Из кратера все время клубится дым. Внутри этого вулкана идет непрекращающаяся адская работа. Кипит раскаленная лава и огненными потоками растекается вниз. Понемногу охлаждаясь, она застывает. Отец рассказывал, что, когда он подымался на Везувий, лава уже почти не текла, но почва под ногами была горячая, зыбкая, было такое ощущение, что она колышется. Отцу хотелось во что бы то ни стало подойти ближе к кратеру.

Дыхание было затруднено от раскаленного воздуха и удушающего серного смрада. Неожиданно он провалился в горячую массу. Проводник начал бросать ему палки, веревки, чтобы он за них ухватился. Долго отцу не удавалось поймать конец веревки — руки были обожжены и сразу покрылись волдырями. Преодолевая боль, он все же изловчился, поймал веревку, и проводник вытянул его из этого пекла. Часа два он лежал без сознания. С трудом пришел в себя. Но он еще долго не мог писать — болели и не заживали ожоги на руках.

От отца пришла тогда открытка с изображением грозного Везувия на фоне зловещего темного неба с багровым, как упырь, солнцем. На ней обожженной папиной рукой был нацарапан привет с Везувия.

Михаил Михайлович очень любил свою мать, нашу бабушку. Во всех своих письмах, написанных с 1896 по 1913 год в Винницу и Чернигов, он всегда интересуется ее здоровьем, всячески о ней заботится.

У нас в семье сохранилось воспоминание о событии, которое едва не привело к катастрофе. Однажды бабушка вместо лекарства по ошибке выпила яд; все в конце концов закончилось благополучно, но отец, узнав об этом случае из маминого письма, никак не мог успокоиться и в страшном волнении писал: «Серденько мое! Я так взволновался, читая о том, что произошло с мамой, что до сих пор у меня страшно болит голова». И дальше, обращаясь непосредственно к матери: «…Любимая мамочка! Так мне тяжело, страшно даже стало, когда узнал, что с Вами произошло… Постарайтесь забыть всю историю и успокоиться, а в другой раз спрашивайте, что едите и пьете, чтобы не повторилось такой ошибки».

Гликерия Максимовна пользовалась в семье большим авторитетом. Все дети любили ее за приветливый характер, старались исполнять все ее желания и даже старческие прихоти. В комнате у нее, на круглом столике у кровати, всегда летом стояли букеты.

Заботясь о том, чтобы бабушка больше бывала на свежем воздухе, отец часто водил ее в сад. Бывало,