Чугунные крылья Икара - Борис Вячеславович Конофальский

нет у него брата. Это удивление носило характер печали. Если бы Серджо умел, он, наверное бы, плакал. Но плакать он не умел и поэтому только вздыхал и бубнил себе под нос:

— Как же так, братка. Что же ты так. Эхе-хе, какой же ты неловкий оказался. Я же теперь почти один, окромя синьора Буратино и нет теперь никого у меня. С кем я теперь есть буду, разве же синьор Буратино едок, не- е, не едок, так, расстройство одно, как птичка поклюёт да и только, ни каши с ним ведро ни съесть, ни колбасы пару кило. Почти один я остался, Лука тоже не едок, и Рокко едок никудышный. Пепе Альварес он, конечно, ест, мужчина крупный, но до тебя ему — ого-го, как до Пекина.

Так сидел и горевал Серджо над холодным телом своего единственного брата.

И в эту минуту на дороге, ведущей из города, появился человек. Чеснок увидел его первый и несколько секунд вглядывался, взведя курок револьвера. А когда тот приблизился, Рокко его узнал. А был это не кто иной, как Джанфранко Гопак. Он издали помахал рукой Чесноку, как старому знакомому, и крикнул:

— Эй, Рокко, убери пистолет, это я, Гопак.

— Я вот сейчас тебе уберу пистолет, — многообещающе, но тихо сказал Рокко, делая вид, что прячет оружие, — ты только поближе подойди.

Но сияющий вид Гопака его насторожил, и он решил выяснить, чего это Джанфранко припёрся играть со смертью.

Когда тот подошёл на расстояние пяти шагов, Рокко сказал:

— Стой. Говори, чего припёрся, и без фокусов давай, а то продырявлю. Джанфранко молча полез в карман и достал оттуда грязную тряпку.

— Вот, — сказал он, протягивая её Чесноку, — разверни.

— Что ж я, дурак какой, всякие грязные лохмотья ворошить. Сам разворачивай и без шуточек. Я тебя предупредил.

Гопак, морщась конопатой физиономией, развернул тряпицу и протянул содержимое тряпки для обозрения Чесноку.

Тот только взглянул и с отвращением отшатнулся. На грязной тряпке лежало ухо.

— Это чьё? — спросил он, морщась, как и Гопак.

— Комара, — ответил Гопак.

— А где же он сам?

— В нашем городе, — спокойно сказал Гопак, — он больше не объявится.

Кажется, у него дела в других местах.

Глаза Чеснока встретились с глазами Джанфранко. Они больше не говорили, они и без слов понимали друг друга. Чеснок молча кивнул, кивком предлагая Гопаку идти к строениям, где шевелились остальные ребята.

Все сбежались посмотреть ухо. Все были немногословны, только один расстроенный смертью брата Серджо, удивлённо глядя на этот кусочек мёртвой плоти, говорил:

— Оно да… Ухо. И чьё же?

— Комара, — ответил ему Джанфранко.

— А как же он теперь без уха-то? — не унимался Серджо.

— Обойдётся, — ответил вместо Гопака Рокко, — оно ему теперь без надобности.

— Оно это так, без уха жить можно, — соглашался Серджо, — что ж ухо, вот если бы нога… Хотя и без ноги можно, а вот без двух ног жить тоскливо, хотя тоже не помрёшь, а вот без ног и без рук…

— Да хватит уже бубнить, — оборвал его Чеснок, — «без рук», «без ног». Он взял ухо у Гопака и, замотав его в тряпку, туда же замотал и камень.

Пошёл к морю и швырнул свёрток подальше в воду.

Все занялись своими делами, а Джанфранко Гопак остался с Буратино.

Он молча ждал, пока тот ему что-нибудь скажет.

Буратино выдержал паузу, а потом задумчиво начал:

— Говоришь, ухо Комара?

— Ну да, синьор Буратино. Убил я его, гада.

— А как мы проверим? Сам понимаешь, в нашем положении мы не можем полагаться на слово. Труп где?

— Я его в породу в терриконе закопал, что у Южной шахты. Там до сих пор и лежит.

— Рокко с тобою сходит, покажешь ему.

— Хорошо, синьор Буратино.

Весь остаток дня банда занималась организацией похорон.

Лука взялся привести священника, чтобы соблюсти все нюансы похоронного обряда. Священник, отец Чезаре, был его дядей, и поэтому Лука рассчитывал на содействие и молчание.

Серджо копал брату могилу, Пепе сел на баркас и уплыл к знакомому каменотесу, чтобы тот сделал могильный камень. А Буратино, как всегда, сидел и размышлял, работа была у него такая — думать.

Он собирался навестить дона и пожаловаться ему, что синдикат убил у него одного человека. А заодно и попросить помощи. Это он собирался сделать завтра, после похорон. Последние события были тяжелы, но наш герой окреп за последнее время, он научился бороться и был полон сил. Он, если честно, надеялся на поддержку дона, но и сам был готов продолжить борьбу. Все мясники и убийцы синдиката не могли запугать его. Он был готов к борьбе.

Похороны прошли нормально, даже неуверенная речь священника, хватившего для храбрости лишку, не испортила торжественного момента.

— Он у вас что же, самоубийца, что ли? — спрашивал отец Чезаре, которого сильно настораживала поспешность и скрытность этого ритуала.

— Где же вы видели, чтобы самоубийца сам себе голову почти отрезал?

— отвечал вопросом на вопрос Чеснок.

— Я всякое видал, — заверил его священник, — а раз он у вас не самоубийца, почему вы его не хотите на кладбище хоронить?

— Если мы его на кладбище будем хоронить, — разумно рассуждал Рокко, — то нас там вместе с ним похоронят. А здесь мы в безопасности. Почти.

— Ох, и сложная у вас жизнь, у бандитов, — вздохнул священник, приступая к обряду.

После чего все выпили, и отец Чезаре, получив причитающуюся плату, отправился восвояси. А Буратино и Рокко отправились к дону.

Глава 16

Снова дон

Разговор вышел короткий. Пиноккио рассказал вкратце, что произошло, и в конце резюмировал:

— Они первые пролили кровь, мы просим вашей помощи, дон.

Дон помолчал немного, пожевав губами, как бы всё взвешивая, его лицо не выражало практически ничего.

Сердца Буратино и Рокко замерли в ожидании ответа, и не напрасно, ведь этот человек, шевеливший губами, во многом сейчас решал их судьбу.

И дон сказал:

— Парни, поймите меня правильно, дело очень тонкое, и я не могу рисковать. Слишком большую ненависть, слишком у многих людей вы вызываете. Я был бы последним дураком, если бы впрягся за вас сейчас. Не буду лукавить, но мои советники говорят, что вы, ребята, уже покойники и ваше дело абсолютно беспонтовое. Но! — тут дон сделал многозначительную паузу. — Но если вы предпримете какие-нибудь активные действия и хотя бы попытаетесь улучшить ситуацию, я надеюсь, вы понимаете, о чём я, то я встану на вашу сторону, — это моё слово. Всё!

Для Буратино это был удар, по сути, этот отказ рушил все