Чугунные крылья Икара - Борис Вячеславович Конофальский

его и ухо отрезали. Левое.

— Неужто Томазо ему не поверил? — продолжал удивляться Буратино.

— Не знаю, но Томазо обещается за него отомстить, мол, это мы Комара прикончили. И хоронить Комара будет за свой счёт. Так-то.

— Да? — сказал Буратино и задумчиво почесал лоб. — Ладно, посмотрим, что будет дальше.

Пиноккио замолчал, задумавшись, а все остальные разошлись и стали заниматься своими делами, кто еду готовить, кто оружие чистить, только один Чеснок остался с приятелем, он покуривал, сплёвывал, восхищённо дёргал головой и ухмылялся, приговаривая:

— Во дают, а! Да-а! Призадумаешься тут!

Наконец эти многозначительные замечания привлекли внимание Буратино, и он сказал:

— Чего там они дают, и о чём ты там призадумываешься?

— Да я за деньги всё думаю, это сколько же у синдикатских денег, ежели за одного тебя столько бабок отвалить готовы. Это ж у них их тысячи и тысячи.

— Денег у них много, — согласился Буратино.

— Это же что получается, — продолжал Чеснок:. — Это значит, тебя хлопнуть — двадцать цехинов в кармане — это же небольшой домик купить можно… А ещё и меня хлопнуть да Альвареса в придачу — вот тебе уже домик и поприличней, а братцев замочить — так можно уже и в центре города хибару присмотреть приличную, а если ещё и Луку гвоздануть, то к домику и конюшню пристроить можно, и коня завести, и коляску какую-никакую. Барская жизнь, да и только.

— Уж не собрался ли ты, дружбан, начать барскую жизнь? — с усмешкой спросил Пиноккио, доставая папироску.

— Меня вот что волнует, — не замечая вопроса, продолжал Рокко, — ведь какая-нибудь сволочь на нас денег заработает и дом себе купит, и коня, и коляску. Вот чего обидно.

— А ты сам застрелись, считай, коляски и коня его сразу лишишь, — опять усмехнулся Буратино.

— Да ну тебя, — отмахнулся Чеснок, — ты лучше скажи, что делать будем.

— Что делать? Да ничего делать не будем, обложимся оружием да будем ждать, пока они начнут. И будем молить Бога, чтобы у них не вышло, а когда они начнут, то и мы начнём.

— Они начнут, мы начнём — ничего не понимаю, чего ждать, они вон Крючка чуть не распотрошили сегодня, а чего мы-то ждём? Пока распотрошат кого-нибудь из нас, что ли?

— Мы будем ждать слова дона, пока он не скажет, мы не начнём, — твёрдо заявил Буратино, и Рокко понял, что в данной ситуации спорить с ним бесполезно.

Но долго ему ждать и не пришлось. Когда день клонился к вечеру, Буратино вышел из «офиса» по какой-то необходимости и вдруг обратил внимание на отсутствие полицейского, который занимал свой пост под навесом в шесть часов вечера и не покидал его до шести утра. А сейчас его не было.

— Чёрт, мы же с ним договаривались, что каждую ночь он будет дежурить здесь, — с досадою и раздражением сказал Буратино самому себе, — эй, Пепе, а где полицейский?

Пепе сначала пожал плечами, а потом ответил:

— Да пацан за ним какой-то прибегал.

— Какой ещё пацан? — продолжал злиться Буратино.

— Не знаю, мелкий какой-то.

— Он ему сказал, — вмешался в разговор Крючок, — что сын ефрейтора сломал ногу и что его отвезли в больницу.

— В больницу? — переспросил Буратино.

— Да, в больницу, — подтвердил Лука.

— Всё ясно, — сказал Буратино абсолютно спокойно. — Всё понятно. Кажется, это измена, ребята, нас продали.

— Да ну, брось, Буратино, не может Брассели продать, он нормальный парень, — вступился за полицейского Пепе.

— Продали, Пепе, продали, — настаивал Буратино, — и нам срочно надо подготовиться к встрече конкурирующей организации, за работу, ребятки.

И они в сгущающихся сумерках принялись судорожно работать. Кто таскал ящики, складывая небольшую баррикаду, кто насыпал в мешки из-под угля песок, кто проверял оружие, а руководил всем этим Буратино. А Рокко Чеснок, как и положено начальнику штаба, ходил везде и указывал, руководил созданием укрепрайона:

— Ты, Фернандо, сядешь вот здесь, за углом сарая, поставь себе здесь пару ящичков, возьми пару мешков с песком, сядешь за них и сиди, сиди и жди, кто по этой тропинке из кустов выйдет, стреляй не раздумывая. Понял?

— Понял, Рокко, — сказал Фернандо, — стрелять в любого?

— В любого, — подтвердил Чеснок.

— А если это будет Лука или, к примеру, наш полицейский вернётся?

— В Луку не надо, — сказал Чеснок и, поразмыслив пару секунд, добавил: — да и в полицейского тоже.

Через полчаса всё было готово. Все заняли свои места в полной боевой готовности.

— Ну? — спросил Чеснок у Буратино. — А где мы-то с тобой будем?

— Пойдём в контору, — ответил Буратино.

— Угу, — саркастично согласился Рокко, — сядем за стол, свет зажжём.

— Точно, свет зажжём, — сказал Пиноккио и пошёл в “офис” (она же контора).

— Ты рехнулся, что ли? — догоняя его, поинтересовался Чеснок. — Свет же будет с горы виден.

— Это и хорошо, — отвечал Пиноккио, заходя в сарай.

— Ты что, и за стол сядешь? — не унимался Чеснок.

— Сяду.

— Ты думаешь, они не придут?

— Придут. Я уверен.

— Ты самоубийца, но это полбеды, на тебе какая-нибудь сволочь ещё и денег заработает неслабых.

— Пусть попробует, — улыбнулся Буратино, доставая из-под пиджака револьвер. — Да и ты мне, я надеюсь, поможешь.

— Я-то помогу, — согласился Чеснок, — только вот как?

— Просто. Погляди, Рокко, из окна они меня не подстрелят.

— Ну?

— Вот тебе и ну, значит, им только в дверь входить.

— Ну?

— Баранки гну, бери ящичек и садись спокойненько за дверь, доставай пистолет и жди, пока дверь откроется.

— Ага, дверь откроется, ты первый палить начнёшь. Вот была мне охота у двери сидеть, когда ты в неё стрелять будешь. Приятного мало — получить пулю в живот или в какую-нибудь ногу, к примеру, или, опять же, в голову от лучшего друга.

— Я палить не буду, — пообещал Буратино, — дверь открывается — я прячусь под стол, он, слава Богу, дубовый, из револьвера его не шибко-то прострелишь. Они вбегают сюда, чтобы достать меня, вот тут ты, брат, уже не плошай. Понял?

— Ага, неплохо придумано.

Так они и сделали. Было тихо, на небе повис месяц, как ятаган, звёзды подмигивали людям, шелестел ветерок в кустарнике. Рокко не поленился и, оторвавшись на минуту от сидения в углу, вышел на улицу, развёл костерок для придания более натуральной картины безмятежности. Затем вернулся и сказал:

— Эта сволочь, легавый, так и не объявился, шкура продажная. Убью его.

— Нельзя, Рокко, — ответил Буратино, — полицейских, женщин и детей мочить нельзя. Только в крайних случаях. Тем более вдруг у него и вправду сын покалечился.

— Я проверю, какой там у него ещё сын покалечился и где.

— Вот и проверь.

— Вот и проверю.

Они