Чугунные крылья Икара - Борис Вячеславович Конофальский

пришли в невольное восхищение:

— Ты глянь, Буратино, как они тут развернулись, — сказал Альварес, — и поддоны у них, и настил, и лебедка с балкою имеются.

— Организация! — уважительно сказал Буратино.

— А вот эти щиты для чего? — продолжал восхищаться чужим хозяйством Пепе, — гляди-ка, и табак у них имеется, и сигареты, а это что?

— Пепе, — произнёс Буратино, — бери, что там тебе понравилось. Я уже начинаю.

Он стал обливать нескончаемые ряды ящиков керосином, Пепе присоединился к нему.

— Ох, и полыхнёт это дело, — говорил он, — тут вон ром восьмидесятиградусный стоит.

— Хорошо бы, — сказал Буратино.

Вскоре весь керосин был вылит, и поджигатели запалили кусок пакли.

— Мы вам покажем, как наших клиентов отбивать, — произнёс Альварес и швырнул паклю.

Огонь лизнул ящики и они почти сразу занялись. На бандитов пополз дымок.

— Ну слава Богу, тяга есть, — сказал Буратино, — пошли отсюда, Пепе.

Они ещё минутку постояли на воздухе, чувствуя, что из пещеры начинает тянуть не только дымом, но и теплом. Затем пошли к себе. А когда отошли метров на сто, до них докатился громкий хлопок.

Серджо пригнулся, застыл:

— Кажись, палит кто-то, — сказал он.

— Нет, шагай, не бойся, это бутылки с ромом взрываются, они шибко сильно запечатаны, — отвечал Альварес, — конец ихнему складу. Да, Буратино?

— Да, — отвечал тот, а про себя думал: «Как бы конец ихнего склада не стал нашим концом».

Он был уверен, впрочем, как и всего его партнёры, что синдикат этого так не оставит. Теперь-то и начиналось самое страшное. Теперь-то и начиналась война.

Глава 14

Визит

Весь день Лука где-то шатался, а когда пришёл, то сразу затараторил, причём вылупляя глаза:

— В городе ужас что творится. Такое творится, что и сказать нельзя.

Прямо даже не знаю, с чего и начинать.

— Да не тараторь ты, балаболка, говори толком. А то ужас да ужас, как баба, в самом деле, — одёрнул его Чеснок.

— Ну и ничего говорить тебе не буду, раз ты такой умный, — обиделся Крючок. — Иди сам по городу пошатайся. Меня чуть уже не зарезали, а он, ишь, умный выискался, «балаболкой» обзывается ещё.

— Рассказывай, Лука, не слушай его, — вмешался Буратино, — кто тебя чуть не зарезал?

— Двое слободских, — произнёс Крючок, закатывая глаза и глядя в небо, стараясь вспомнить подробности, — иду я себе по рынку, курю, весь такой расслабленный. Вдруг вижу — двое.

— А чего же ты, как болван какой, по рынку ходишь, куришь, расслабленный весь, или ты не знаешь, как у нас обстоят дела? — поинтересовался Рокко.

— Да отвали ты, зануда, — огрызнулся Лука и продолжал, — и вот эти двое, одного-то я сразу признал, у него двух зубов нету и козырёк на картузе треснутый, так вот, смотрят на меня эти двое и о чём-то шушукаются.

— Подожди, ты где этого беззубого видел? — перебил его Буратино.

— Так когда с Тузом встречались, он с ним и приходил. Ну вот, пошушукались они, гляжу один, не тот, что в треснутом картузе, а другой, из сапога финку достал и в рукаве её ховает.

— А ты прям всё увидел? Стали бы они у тебя на глазах ножи в рукава прятать, — ухмыльнулся Чеснок.

— Во-первых, я в шашлычную забег и из окна на них глядел, их видел, а они меня нет. А во-вторых, у меня глаза не в пример твоим гляделкам, очень зоркие. Ты-то вот и вовсе стрелять не умеешь, а всё из-за глаз. Косые они у тебя.

— Это у кого ни косые, балда, у меня, что ли? — возмутился Чеснок. — Я, может, плохо стреляю потому, что руки трясутся. Да и то…

— Хватит вам, — оборвал его Пиноккио, — что вы как дети себя ведёте? Рассказывай, Лука.

— Ну вот, значит, — продолжал Крючок свой рассказ, — спрятал этот гад нож в рукав, и пошли они за мной следом в шашлычную.

— А ты там, в шашлычной, не оконфузился, случайно, с перепугу? Нет? До сортира-то успел добежать? Или с перепугу-то… А? Лука? — засмеялся Чеснок.

Но Лука ничего ему отвечать не стал, покосился только презрительно и продолжал:

— Ну, я и достал тогда наган, стал слева от двери, а тут бородатый один мужик у меня наган увидал да как заорёт: «Налётчики, налётчики с наганами, спасайтесь, люди добрые» и под стол прячется. Ну, весь народ и кинулся в рассыпную, кто в дверь, кто в окна. А половой их ловить, кричит: «Куда убегаете, сволочи, кто платить будет?» В общем, кутерьма началась. Кто-то заорал: «Полиция! Грабят!». Ну тут те двое и свинтили куда-то. Так-то вот.

— Лука, — выслушав всю историю до конца, произнёс Буратино, — а может, ты ошибся? Может, и не ты им нужен был?

— Я и сам так сначала подумал, да только пока не встретил одного своего старого корешка слободского, тут-то он мне глаза и раскрыл. Как меня увидел, аж руками замахал, зашипел на меня: «Ты что же, мол, Крючок, по городу шатаешься, тебя же объявлено мочить и кентов твоих тоже, и Пепе Альвареса тоже, и сынков мамаши Джульетты, и Чеснока, и Носатого Буратино, то есть тебя, за Носатого Буратино и вовсе, говорят, двадцать цехинов обещано, за всех остальных по пять и за тебя, Лука, тоже пять. Барера чуть ли не объявления по городу расклеивает с самого утра. Томазо всех пацанов оповестил и портовых, и слободских, и городских, кто на любого из ваших наведёт, тому двадцать сольдо только за наводку. А Туз сказал, что за тебя, Буратино, он из своих ещё пять цехинов добавит.

— Вот с этого и надо было начинать, дурья твоя башка, — вставил Чеснок, — а то всё болтаешь о том, кто, где, в каких рукавах ножи прячет.

— А ещё что узнал? — спросил Буратино.

— По городу ходят слухи, что нам конец. Пацаны в порту мелкие меня увидели, аж побледнели все, как будто я уже покойник, и давай от меня тикать. А у докера одного знакомого прикурить попросил, а он мне дарит спички, по плечу меня хлопает и говорит: «Ты, парень, мужайся».

— Хорошие дела, — вздохнув, сказал Пепе Альварес, молчавший до сих пор. — Что же теперь делать будем?

— А ты как думаешь? — спросил у него Буратино.

— Думаю, либо бежать нужно, либо мочить их, гадов, пока они нас не перебили.

— Правильно, — поддержал его Чеснок, — мочить гадов, и дело с концом. Ишь, тоже мне деятели, цены на нас объявлять вздумали.

— Ах, чтоб меня, — Лука хлопнул себя по лбу, — чуть не забыл. Комара нашли убитым.

— Да иди ты, — удивился Пиноккио. — Где?

— На кладбище. Зарезали