Миссис Больфем - Гертруда Атертон

вид случайных прохожих. Она дала бы многое, чтобы узнать, следили ли они за ней, или за ее служанкой.

Немедленно после завтрака удалось уговорить систематическую Фриду пойти на вокзал и купить нью-йоркские газеты, когда придет поезд. Фрида могла бы быть образцовым произведением величайшей механической мастерской, какая только известна в целом мире, но она была молода и любила суетливую жизнь на станции и продолжительную прогулку по Главной улице, так отличавшейся от аристократически спокойного Авеню Эльсинор. Миссис Больфем, наблюдавшая из-за занавески, увидела, как один из дежуривших пошел за Фридой. Другой продолжал стоять, опершись на фонарный столб и строгая палочку. И Фрида, и она сама были под наблюдением.

Но беспокойство, вызванное вполне естественным наблюдением за усадьбой, где только что было совершено преступление, было скоро забыто, благодаря уменью нью-йоркской прессы вызвать и тревогу и негодование. Когда, при уборке гостиной, она заметила, что недоставало одного из ее портретов, она охотно извинила честного вора, так как это была исключительно удачная карточка, изображавшая ее нежной, изящной и возвышенной женщиной. К ее ужасу, картинка, украшавшая первую страницу большой ежедневной газеты, без всяких пояснений изображала грубую, дерзкую самку, способную только возбудить против себя мнение публики, склонной ко всему дурному.

Слезы поруганного тщеславия скрыли это зрелище, даже прежде, чем она вполне поняла угрозу Этого безмолвного свидетеля. Она знала что изображения большинства людей бывают обезображены в таинственной, но всегда фатальной стычке, происходящей между «штабом художников» и портретом оригинала, но теперь она испытывала все чувства новичка.

Минуту спустя она вытерла глаза и побледнела, а когда она прочитала все интервью, то великолепная белизна ее кожи превратилась в зеленоватую бледность.

Интервью были написаны с такой дьявольской хитростью, которая, защищая газеты от возможности иска за диффамацию, тонко давала понять читателям, что жажда сильных ощущений в процессе Больфема близка к осуществлению.

Не было сомнения, что оба выстрела были сделаны из рощи, одновременно из револьверов различных калибров (изображались дерево и ворота).

Не был ли один из них, из меньшего калибра, произведен женщиной? А если так, кто эта женщина? Нет, это не одна из тех девчонок, чьи имена были связаны в то или иное время с именем непостоянного мистера Больфема, но которые доказали свое алиби, и насколько было известно, только две женщины находились в то время в помещении – это вдова и ее исключительно некрасивая служанка, хотя, конечно, кто-то, до настоящего времени еще находящийся вне подозрений, мог перелезть через изгородь, позади усадьбы, и спрятаться в роще.

Больфем был убит из револьвера 41-го калибра. В одной из газет, случайно и не весьма любезно, было замечено, что руки и ноги миссис Больфем больше, чем это можно было ожидать, судя по общему изяществу ее фигуры и аристократичности черт лица, и в той же растянутой фразе (написанной глубоко расчетливым мистером Бродриком) читатели извещались, что некоторые отпечатки ног могли принадлежать крупной женщине или среднего роста мужчине. Дальше шли только рассуждения о высоком росте и стройности миссис Больфем, но так как публика была уже осведомлена, что она считалась экспертом по стрельбе в цель, то новое упоминание об этом коварно избегалось.

Всюду очень много говорилось об ее спокойствии, об ее больших серых глазах, любопытных, но не выразительных, о ее изворотливом уме, часто наносившем поражения своим инквизиторам, но свидетельствовавшем о ее ледяном темпераменте и холодном, обдуманном расчете.

Самый тупой из читателей проникался уверенностью, что он – настоящий детектив – и его непогрешимый инстинкт направлял его непосредственно к женщине, которая ненавидела своего убитого мужа и публично поссорилась с ним за несколько часов до его смерти.

Эпизод с изготовлением миссис Больфем стакана отрезвляющего лимонада для ее мужа, а также исчезновение и лимонада и стакана не обсуждались. Вероятно, эти блестящие молодые люди не хотели отклоняться от намеченного пути или не хотели возбуждать любопытства, которое нельзя было удовлетворить. Интервью заканчивалось безумно возбуждающими намеками на немедленные разоблачения.

Миссис Больфем роняла газеты на пол одну за другой. Когда она окончила чтение последней, ее дыхание мучительно замедлилось на несколько мгновений. Комната потемнела; ряды обнаженных угрожающих зубов пересекали ее, бесконечно размножаясь.

Но она была не из тех женщин, которые надолго поддаются чувству страха и замешательства. Во всем этом не было действительной опасности, и ее задевала только эта оскорбительная и невыносимо – вульгарная гласность. Как женщина, тонкий вкус которой был и врожденным и культивированным, она ощущала это безжалостное выбрасыванье в гущу человеческой толпы всего святого в ее личности почти так, как в добрые старые времена чувствовали себя на юге образованные метиски, когда их продавали с публичного торга. Она содрогнулась и стиснула зубы. Сейчас она хотела бы быть истеричной женщиной, которая находит облегчение в криках и истреблении обстановки.

Почему, о почему, судьба, руководившая им, не допустила Давида Больфема в тот знаменательный вечер войти домой, выпить лимонад и умереть прилично, безболезненно и бескровно – она отворачивалась в сторону, когда была принуждена проходить мимо тех кровавых пятен на дорожке из кирпича – умереть, как человек, чье утомленное сердце просто остановилось! Она бы побежала вниз в ту самую минуту, когда услыхала падение тела, убрала бы стакан, на случай появления на сцене Фриды, что было мало вероятно. Побежала бы за доктором, который живет рядом с Гифнингами, а тот послал бы за следователем. Оба несомненно признали бы смерть от болезни сердца. Это ошибка самой судьбы, но не ее.

Теперь она подумала, что ей надо было заготовить второй стакан лимонада и оставить недопитым на столе, так как могли вспомнить, что он должен был выпить успокаивающее питье немедленно по приходе домой; смешанные же напитки неизменно вызывают подозрения, в случае скоропостижной смерти. Но что все это значило теперь!

Она напрягала мысль, чтобы установить, кто был ее спутник в роще. Была ли это Фрида? Или ее соучастник, который прятался в доме, был наготове, чтобы выйти на дорогу позади дома. Но почему именно Фрида? Она знала яростную ненависть, наполнявшую сердце ее мужа со времени объявления войны, а также и то, что политические враги ненавидели его с возраставшей злобой, как они ненавидели всех сомневавшихся в праве и мощи Германии.

Но она была справедлива и умна и ни на минуту не могла вообразить Старого Голландца или любого из eгo семейства убивающими Давида Больфема за то, что он проклинал кайзера и пел Типперэри. Предположение было слишком вздорно, чтобы на нем стоило останавливаться.

Человек в роще мог быть или неудачливым политическим соперником,