Великая иллюзия - Татьяна Юрьевна Степанова

пока другого ничего невозможно, иначе сдохнешь. Я в командировки ездил и в Тибет, учился, тренировался там… В монастыре Йерпа такая аскеза… Я думал: вот – путь. Добровольное смирение, отказ, принуждение к целомудрию во имя воинской доблести. Значит, и мне так суждено. Ну а затем в моей жизни кое-что кардинально изменилось. – Он смотрел на Катю, не опускал взор – темный, сотканный из отчаянной беспредельной искренности, горечи и еще чего-то столь пронзительного, что сердце Кати сжималось. – И я решил: будь что будет. Попробую снова. Опять пластика реконструктивная – мне кожу с боков брали в этот раз с ребер и… еще одно, самое главное сделали, что после пластики положено. Прооперировали меня, полтора месяца я на обезболивающем был. Теперь вот… такой. Никому этого не говорил – только вам сказал. Чтобы вы знали правду. Чтобы нам как-то двигаться дальше в наших общих делах. Или не двигаться… если вы сочтете, что… это все для вас уж слишком… Прогоните меня с глаз долой, потому что такой, как я, противен…

Катя сама порывисто обняла его, прижалась к нему.

– Гек… Гек! Не смейте так говорить! Никогда!

Она заглядывала ему в лицо. Он стоял, опустив руки. Не трогал ее, не касался.

– Добрая…

– Гек!

– Добрая вы… Катенька… нежная… золотое сердце… Так по-дружески, по-братски… Утешение отчаявшихся сердец. Но… сорок тысяч братьев все же меньше, чем один… любовник.

Катя отпустила его:

– Гек, обещайте мне, что вы не станете испытывать судьбу, участвовать в поединках, пока… все не заживет.

– Я не могу вам обещать. Иначе я не стану прежним.

– Помните, вы сказали тогда: если помощь потребуется, обратитесь ко мне? Я сейчас прошу вас о помощи – мы с Блистановым никогда не раскроем это убийство сами, без вас. Помогите. А если вас травмируют на поединке, вы не сможете…

– Я здесь, я помогаю и дальше буду. Но это разные вещи, Катя. Я должен.

– Ладно. Тогда по-другому. – Катя выпрямилась. – Ради меня, Гек.

Он смотрел на нее. Потом кивнул.

– Тогда завтра в десять. Столько дел у нас опять. Я, правда, что-то сейчас никак с мыслями не соберусь… Гек, я ведь в лесу… я так раньше никогда себя не вела… чтобы ножом, пусть пластиковым, но человека ранить…

Он взял ее руку и опять поцеловал.

Уже в квартире, из окна, Катя сквозь слезы смотрела, как его «Гелендваген» все стоит у ее дома с выключенными фарами. Потом фары зажглись, и Гектор уехал.

А она…

Ее словно жгло изнутри. Что-то новое вырастало из пламени и пепла. Новое, незнакомое, очень сильное… яркое…

Она подумала: хорошо, что нож оказался пластиковым. Был бы настоящий – она вонзила бы его в горло тому, кто только посмел бы причинить ему новую боль…

Чтобы хоть как-то успокоиться и прийти в себя, она написала своему шефу имейл, что дело в Полосатове оказалось весьма загадочным убийством и стоит того, чтобы пресс-служба его распиарила впоследствии, что она займется им вплотную. Затем она отыскала в интернете на английском несколько статей о женщине-факире Аделаиде Херманн. Буквально заставляла себя читать. Проверила в интернете и сведения о женщине-факире Мегалании Коралли – ноль информации.

Когда она наконец заснула, ей приснился сон, который она видела в детстве, когда в свои восемь лет прочла мифы о Трое и Гекторе… О троянцах, ахейцах, богах, героях. Сон возвращался к ней все ее детство, когда она перечитывала «Илиаду». Сон не давал ей покоя.

В тяжелом бронзовом шлеме с прорезью для глаз, босая, маленькая, она идет по прибрежному песку к кораблям, волочит за собой неподъемный щит из воловьих шкур и копье, которое тоже поднимает с трудом своими тонкими детскими руками. В Трое за ее высокими стенами Гектор, в доспехах и шлеме, увенчанном черным конским султаном, уже садится в колесницу, чтобы ехать на свой последний бой.

Гектор, лишенный помощи богов… Обреченный на гибель.

Но она не позволит…

Темная фаланга выстроилась у кораблей. Они ждут Гектора. Все предопределено?

Она опирается на щит и с усилием поднимает свое копье. Она готова драться насмерть, только бы спасти его…

Разбудил ее среди ночи сигнал мобильного. Она прочла его послание – их ночной тайный чат:

«С Артемидой можешь сходна быть лица красотою и станом высоким… Нет, ничего столь прекрасного взоры мои не встречали доныне. Смотрю с изумленьем, но не дерзаю тронуть коленей твоих…»[6]

Катя ответила строкой из «Илиады»:

– «Мужу, трудом истомленному, силы вино обновляет?»[7]

Он написал лаконично:

– Трезвый. Ну, почти. Самую малость водки выпил…

И продолжил уже «Одиссеей»:

– «Так размышляя, нашел он, что было приличней словом молить… Тронув колени ее, он прогневал бы чистую деву…»

Он ждал – в Серебряном Бору, у себя в доме, похожем на спортзал, монашескую келью и больничную палату.

И Катя написала то, что подсказало ей сердце. Правду. Пусть это и были строки Одиссеи:

– «Силой и прелестью мужества я изумилась…»

Глава 17. Супруг кошелька

– Утром, пока собиралась, дочитала статьи на английском о факире Аделаиде Херманн, которые ночью нашла, – сообщила Катя Гектору, усаживаясь в его внедорожник.

Гектор приехал к ее дому без четверти десять, она вылетела из квартиры пулей, но в лифте постаралась придать себе спокойный вид. Когда они поздоровались, она отметила, что после вчерашних событий, после столь откровенного разговора о таких интимных вещах, которые обычные мужчины и женщины даже не упоминают вслух, а тем более не делятся ими и не переживают вместе, после их ночного чата, многое изменилось – они еще сильнее сблизились. У Гектора вид был слегка потерянный, доверчивый и тихий. Во взгляде, устремленном на Катю, волной плескалась нежность, искорки вспыхивали в его серых глазах. Однако говорить они начали исключительно «о делах».

– Она и правда была любопытной личностью. Почти все статьи и исследования посвящены ее феноменам, – продолжала Катя. – Ее дар ловца пуль многие пытаются объяснить, однако никаких убедительных предположений в статьях нет. Зато разбирается в деталях