Собрание сочинений. Том 3. Путешествие в Китай в 2-х частях - Егор Петрович Ковалевский

Цзинь-шаньский Дворец, кажется, преимущественно занят побочными женами покойного императора, где они влачат самую жалкую жизнь; на содержание их отпускается, если не значительная, то достаточная сумма, но служащие при дворце обкрадывают бедных затворниц бессовестным образом, в полной уверенности, что они лишены всякой возможности жаловаться. С моста открывается прекрасный вид на озеро Тхай-ся-чи, покрытое киосками, как будто только что всплывшими на воду, и на лежащие за ним императорские сады. Мы решились, во что бы то ни стало, проникнуть в эти сады. Не без труда отыскали мы между множеством келий богатого монастыря знакомого нам ламу и наговорили ему множество комплиментов и любезностей. Лама, гордый нашим посещением и еще более тем, что может взять под свое покровительство людей довольно важных в его глазах, заслал вперед просителей к придворным служителям и потом, поручив нас двум другим ламам, отправил в сад.

Мы спустились к ряду киосков, известных под именем Ву-лунь-тхин, пять драконовых беседок; они вдались довольно далеко в озеро, поросшее сплошь ненюфорами[20], еще кое-где выставлявшими из яркой зелени свои белоснежные запоздалые цветы. Из этих киосков в первый раз Пекин представил нам чудный вид, яркий, блестящий, волшебный, во всей красе и таинственности Востока. Перед нами высились массивные зубчатые стены, окружающие ряд дворцов, в иных местах совсем сокрытые ветвистой ивой, которая, как верный слуга, заслоняла на ней прореху, или темной зеленью кипарисов и белокорых кедров. Из них высоко взбегала к небу башня, распустив в воздухе вычурные крылья, и главы драконов и других небывалых животных, как пучки лент, обвитая, словно кружевами филограмовой работы, стрелками и решетками, и приподнимающая над собой крышку над крышкой бесконечной пирамидой, и каждая крышка в своих загнутых кверху полях представляла бесконечное число едва уловимых взором арабесков, знаков, стрелок, украшений, то золотых, то ярко синих, или ярко красных, горевших еще ярче на склонявшемся к горизонту солнце, обдававшем на прощанье всю природу морем света и огня. Как хороши – эта изумрудная зелень ненюфоров, островами лежащая, на голубой, ничем неколеблемой глади озера; эти гигантские, роскошные деревья, свесившиеся над ним, как бы для того, чтобы посмотреться в зеркале вод; эти яркие, фантастические рисунки на щитах, полузакрытых какой-нибудь чудовищной горой, разумеется, искусственной, мелкой и смешной вблизи, но очень красивой издали; черная тень гротов, шум и блеск водопадов, тоже искусственных и тоже мелочных для размашистой русской природы, и наконец, небо чудное, яркое, синее, прозрачное и рисующиеся по нем шпицы Бай-тхы, и воздух чистый, ароматический, которым бы не надышался, особенно по выходе из вонючих улиц Пекина, и эта тишина, нигде невозмутимая, тишина столь отрадная после оглушительного шума города! Все это было так хорошо, так хорошо, что не вышел бы из этих киосков.

И действительно, лучше и не ходить далее. Сады в запущении; все, что природа могла поддержать, спасти от истребления времени, то уцелело; но на что нужны были руки, деньги, то разрушается, как все существующее в Китае. Множество дворцов, устроенных, то для отдыха императрицы после жертвоприношений в Храме Изобретателю Шелководства, или, правильнее, изобретательнице, потому что ею считается супруга одного Хуанди, то для чтения книг императору, то для его увеселений – все это опустело, брошено; некоторые, именно, где часть книг императора, и еще немногие поддерживаются, а прочие стоят настежь, преданные тлению. Мы свободно бродили в их запустелых залах. Краски не подались и на самых развалинах; особенно живописен один огромный щит, по-видимому, поддерживаемый и нынче, с изображением драконов и других страшилищ из цветной черепицы, покрытой глазурью, которую даже вблизи трудно отличить от стекла. Еще кумирня, некогда великолепная, отчасти сохранила свой прежний вид, хотя со столбов, испещренных киноварью и золотом, висят лохмотья холста, которым они были оклеены. Много здесь способствует к разрушению самый способ постройки. Китайцы, для украшения своих зданий и особенно для колонн, везде употребляют дерево, как материал чрезвычайно ценный. Огромные столбы составляют роскошь дворцов, и часто два или три из них стоят то, что стоила бы целая колоннада из мраморовидного известняка, находящегося недалеко от Пекина. Правда, здесь употребляют все средства, чтоб сохранить дерево от гниения; его смолят, обклеивают пропитанной маслом клеенкой, красят и покрывают лаком; но против сокрушительного действия периодических дождей, трудно ему долго устоять, особенно при хозяйственных распоряжениях китайского правительства, которое оставляет свои постройки без всякой поддержки, до известных сроков, то есть почти до совершенного разрушения.

Я уж сказал, что вход не только во дворцы, где живет император, его семейство и жены, но даже и приступ к ним воспрещен; итак, пользуясь покровительством ламы, пойдем в монастырь Юнь-ань-сы, то есть вечного покоя, и посмотрим хотя издали на жилище Сына Неба. Не обращайте внимания на жалкие, испитые лица находящихся тут лам, изобличающих их евнушество – это в порядке вещей; внутри азиатской дворцовой стены иначе и быть не может. Монастырь лежит у озера, на крутом и живописном искусственном возвышении, поросшем деревьями и известном в Пекине под поэтическим названием весенних теней. Взойдем на башню, откуда видна большая часть Пекина, и глаза ваши прежде всего невольно остановятся на живописно брошенной среди воды беседке, известной также под не менее поэтическим названием осеннего ветерка. Тут, однажды в год, зимой, повелитель Китая смотрит, как солдаты катаются на коньках, и искуснейших сам удостаивает награды. Но обратимся ко дворцу и там, куда не досягнет глаз, будем следовать за известнейшими китайскими описаниями, которые очень подробны во всем, что относится до жилищ императорских, или послушаем очевидцев, являвшихся сюда для поклонов или на страшный для них экзамен.

На юго-западе к Вы-Мыньским Воротам, находится святилище Цзы-цзи-чена. Чиновники входят сюда из-под восточной арки, а принцы крови из-под западной. Император въезжает в средние ворота, и в то время, когда он шествует, бьют с башни в колокол или литавру, смотря потому, куда едет император: в храм ли, для поклонения, или в Государственный Совет. Когда же повелителю Китая представляют пленных (что ныне не часто случается), то он принимает их, сидя в башне, что над воротами. Церемония приема, по словам отца Иакинфа, состоит в том, что пленным ломают тисками ножные щиколотки и строгают тело бамбуковыми ножами. При нас не приводили пленных в Пекин. Пройдите двор и вступите во вторые ворота: вам представится здание продолговатое, по-здешнему высокое (потому что в Китае дома и дворцы строятся в один этаж, кроме, разве, надстроек для библиотек), с деревянными раскрашенными полотнами, спускающимися с кровли, покрытой глазурью, и с различными, взбежавшими поверх нее фигурками из черепицы; здание с высоким