Мстислав, сын Мономаха - Олег Игоревич Яковлев

него, прислонился спиной к стволу могучего дуба и изготовился к бою.

– Поган урус! – скрипя зубами, злобно ругались торки.

Павший конь стал для Велемира своего рода прикрытием. Торки кружили возле него, не решаясь спешиться, двое схватились за луки, но юноша с кошачьей ловкостью увернулся от пущенных стрел, а затем, улучив миг, наклонился и схватил левой рукой упавший при прыжке с коня свой круглый червлёный щит.

– Болваны! – захлёбываясь от ярости, орал Туряк. – Да хватайте его арканами, вяжите!

Один из торков спустился было с коня наземь, но Велемир вдруг, совершив резкий выпад, налетел на него и страшной силы ударом рассёк голову.

Нападавшие растерялись, опешили, а молодец тотчас снова воротился к дереву и занял прежнее положение.

– Ну что, вороги?! Получили?! Ещё хощете?! – Запальчиво крикнул он.

Побаиваясь хорошо обученного ратному делу дружинника, торки, будучи слабы в пешем бою, натягивали поводья и сдерживали ретивых скакунов. Туряк велел им спешиться. Понукаемые, обозлённые, но в то же время исполненные страха перед этим недюжинной силы молодым богатырём, степняки обступили Велемира со всех сторон.

Юноша с завидным хладнокровием отражал сыпавшиеся на него удары кривых острых сабель, двоих торков сумел поразить – одного в плечо, другого в грудь, но, весь израненный, обливаясь кровью, в конце концов выронил меч и повалился без памяти под деревом.

Его связали крепкими верёвками, а Туряк извлёк у него из дорожной сумы грамоту и изорвал в клочья тонкий лист дорогого пергамента.

– Прикажи зарубить его, достопочтимый! – сиплым гортанным голосом вымолвил один из торков, занеся саблю над головой Велемира.

– Не к чему! – отрезал Туряк. – Не такой лёгкой смерти он достоин. Бросьте его на коня поперёк седла и поехали-ка поглубже в лес, в самую кручь.

Нехотя подчиняясь приказу, торки раздвигали руками ветви деревьев и злобно ругались. Заехав в глухую чащу, Туряк велел привязать Велемира к дереву.

– Пущай стоит здесь связанный. Ночью на запах крови волки прибегут, сожрут его. В сих местах волков по сию пору тьма. Ну, вяжите живей, черти, да едем отсюда. Ты, – указал он на одного из торков, – поедешь ко князю Святополку в Киев. Скажешь, что сговорился Путята со Глебом и что воевода Дмитр про то прознал. Остальные же – за мной езжайте, назад к Меньску.

Торки сели на коней и, опасливо оглядывая непривычную для них лесную глушь, поспешили убраться.

В лесу воцарилась тишина, нарушаемая только стуком дятла да тихим щебетаньем какой-то певчей птицы.

Велемир, глухо застонав, открыл глаза, почувствовал резкую боль в груди, слабость, кружение в голове, хотел было сдвинуться с места, но не смог, связанный крепкими верёвками. Понемногу придя в себя, он понял, в каком отчаянном положении оказался, и стал клясть себя за то, что съехал с дороги в лес. Теперь никогда и никто уже не узнает, что приключилось с ним. Ни мать, ни отец не отыщут своего беспутного сына.

Горестно вздохнув, юноша зашептал слова молитвы.

Внезапно рядом раздался шорох, и к Велемиру из густых зарослей молодого сосняка подбежали две незнакомые женщины.

«Ведьмы лесные! – в ужасе подумал Велемир. – Вот сейчас набросятся и станут рвать на куски!»

– И за что ж его, сердешного?! – запричитала, качая головой, одна из женщин, пожилая, в домотканом льняном платье и белом платке на голове. – Экий молодец! Глянь-ка, жив ведь!

– Ты бы, Марфа, поменьше болтала. Развяжи-ка его поскорей, – молвила вторая, лица которой Велемир сначала не увидел, а когда рассмотрел, то подумал, что это ангел слетел с небес.

Из-под парчовой шапочки девушки спадали на чело чуть вьющиеся плавной волной пряди светло-русых волос, на плечо спускалась толстая коса с вплетёнными в неё голубыми шёлковыми ленточками, а слегка нахмуренные тонкие соболиные брови придавали её лицу какую-то сосредоточенность, серьёзность. Вообще, всё в её облике было удивительным – и серые очи, от которых, казалось, исходил некий необычайный свет, и алые уста, и тонкий прямой нос.

– Ты – ангел во плоти, – прошептал поражённый Велемир.

Освобождённый от верёвок и ремней, он без сил рухнул на землю и снова потерял сознание.

Глава 26

Возвращаться к Меньску Туряк особенно не торопился. Зная, что всё сделано в точности, как наказывал Путята, он пустил коня шагом и медленно семенил по дороге, слыша за спиной гортанные злые голоса торков.

Конечно, Туряк мог велеть своим подручным немедля, сразу после яростной схватки на опушке леса, умертвить несчастного Велемира, но простое убийство казалось ему слишком малым для мести. Ради неё и желания услужить Святополку, собственно, и мчался он долгие вёрсты, не жалея коней и глотая дорожную пыль. Ведь Велемир был сыном новгородского боярина Гюряты Роговича, который – а Туряк ни на миг не сомневался в этом – уговорил Мстислава и всю новгородскую верхушку не подчиняться требованиям киевского князя и, стало быть, был главным виновником ссылки его, Туряка, в пограничный Торческ. В отместку за свой позор, за своё унижение честолюбивый и алчный Туряк готов был совершить что угодно. Порой, правда, бередили его ум неприятные мысли о Боге, совести, но почему-то он был уверен, что с Богом всегда можно будет – ну, договориться, что ли, поладить. Постоишь на коленях пред образами, отобьёшь земно поклоны, внесёшь вклад на строительство какой-нибудь церкви, одаришь пенязями нищих или сделаешь ещё что-нибудь богоугодное – тотчас простит Всевышний все грехи.

Да и к тому же кто он такой, Туряк? Всего лишь слуга Святополка и помощник Путяты. Иногда злила, ввергала в отчаяние его эта своя ничтожность, малость, эта необходимость всецело подчинять себя чужой, порой злой, воле, но он утешался мыслью, что все эти дела, даже злые и с виду неправедные, творятся лишь ради каких-то высоких целей, ради блага государства и бывают вызваны одними только добрыми побуждениями.

Хотя, пожалуй, и в кошмарном сне не увидишь всего того, что довелось лицезреть ему в Меньском посаде в ночь, когда сговаривались воевода Путята и Глебов боярин Земовит. Сведав о пребывании в доме некоего ратника, разгневанный Путята велел подвергнуть пыткам купеческих слуг, один из которых, когда секли его плетьми, признался, что ходит по ночам к хозяйке один переяславец, именем Велемир. Тотчас привели несчастную Млаву, раздели её и отдали на поругание всегда жадным до женщин свирепым торкам. Туряк хотел – видит Бог – хотел остановить, удержать Путяту и торков от греха, но напрасны были все его усилия. Вне себя от досады и ярости, воевода никого не хотел ни слушать, ни понимать. Млавы в ту ночь не стало – торки сначала надругались над ней, а затем, по повелению злобного