Восточный деспотизм. Сравнительное исследование тотальной власти - Карл Август Виттфогель

общества, а как его хозяева.

Отсутствие эффективных социальных методов контроля

В гидравлическом режиме не бывает независимых центров власти, способных контролировать власть гидравлического режима

Конечно же, отсутствие финального конституционного контроля не обязательно подразумевает отсутствие общественных сил, интересы и намерения которых должно уважать правительство. В большинстве стран постфеодальной Европы абсолютистские режимы были ограничены не столько официальной конституцией, сколько реальной силой землевладельцев-дворян, церковью и городами. В абсолютистской Европе все эти неправительственные силы были организованы политически и умели четко выражать свои идеи. В этом они разительно отличались от представителей землевладельцев, церкви или ремесленников-горожан гидравлического общества.

Некоторые из этих групп на Востоке были малочисленны, а их сознание не развито, и ни одна из них не превратилась в политическую единицу, способную ограничить гидравлический режим. Индийский ученый А. Рангасвами совершенно корректно описывал эту ситуацию, определяя истинный абсолютизм как «форму правления, при которой вся власть находится в руках правителя, и при этом не может быть никакой иной конкурирующей или независимой власти. Люди подчиняются ей по привычке, как и сам правитель, и эта власть по закону может противостоять ему или призывать его к ответу» (Рангасвами А. Размышления по поводу некоторых аспектов древней индийской политики).

Так называемое право на восстание

Отсутствие законных способов сопротивления правительству – очень важная черта деспотизма. Когда такие методы недоступны, недовольные и отчаявшиеся люди берутся за оружие и в конце концов свергают старую власть. После этого новые правители оправдывают свои действия тем, что их дело правое, а прежний режим совсем прогнил, а историки и философы объясняют периодическую смену династий теми же причинами. На основе этих событий и идей было выведено так называемое право на восстание.

Термин «право на восстание» крайне неудачен, ибо он смешивает юридические и моральные аспекты. Официальные дискуссии о том, как развивалась и угасала династическая власть, преподносились обществу как способ предупреждения будущих мятежей, а не как руководство ими, и право на них, разумеется, не было прописано ни в одной конституции и ни в одном законе. Право на восстание может быть применено лишь в тех случаях, когда существующие законы нарушаются и возникает риск полного уничтожения тех, кто их установил.

Следы так называемого права на восстание можно найти практически во всех гидравлических обществах. В фольклоре индейцев племени пуэбло с гордостью повествуется об успешных действиях против недостойных вождей, а революцию на Бали оправдывали теми же самыми аргументами. Тот факт, что в Китае право на восстание было сформулировано еще в классических трудах Конфуция, способствует контролю над тотальной властью не больше, чем учение Маркса и Ленина, которое утверждало, что революция должна покончить с гнетом самодержавия.

Выбор деспота – вовсе не спасение от гнета

Режим не становится менее деспотичным даже в том случае, если правитель получает свой пост не по наследству, а в результате выборов. Передача власти и титула близкому родственнику умершего суверена, предпочтительно старшему сыну, помогает сохранить стабильность в государстве, поскольку подразумевает выбор человека, способного управлять страной. Первый принцип преобладает в гидравлических обществах, второй – среди пасторальных и других народов, которые, как победители таких обществ, нередко старались увековечить прежний способ передачи власти (Виттфогель К., Фен Ч. История китайского общества Ляо).

Византийский обычай выбора императоров уходит корнями в республиканский Рим. Тогда это отвечало условиям древней империи, которой управляли в основном военные и суверенов которой чаще всего выбирало «войско, а не группа высокопоставленных гражданских чиновников». Когда начиная с времен Диоклетиана императора стал избирать сенат, политический центр тяжести переместился от военных к гражданской ветви бюрократии[12]. Выборы были не лучшим способом для получения нового императора, но, закутанные в плащ традиции и законности, они, несомненно, отвечали требованиям бюрократического абсолютизма[13]. Частые же смены верховного правителя не могли избавить его самого и всю бюрократическую иерархию, которую он возглавлял, от присущего им деспотического характера.

В древней Мексике и в большинстве китайских захватнических династий новый правитель избирался из числа родственников старого. Эта процедура совмещала принцип наследования с принципом ограниченного выбора; а в случае с Византией люди, которые имели право выбора, представляли собой ведущих членов политической иерархии. Такое положение усиливало власть хозяев государственного аппарата, но отнюдь не власть неправительственных сил общества.

Развенчать веру в то, что выборность правителя способна демократизировать деспотическую власть, помогают негидравлические параллели. Режим Чингисхана, который стал ханом в ходе выборов, правда весьма ограниченных, остается одним из самых ужасающих примеров тоталитарной власти. А передача лидерства от одного члена большевистского политбюро к другому на какое-то время делала советское правительство менее стабильным, но отнюдь не более демократичным.

Момзен называл государство Восточного Рима «самодержавием, умеряемым революцией, которая легально считается перманентной». Бери переводит формулировку Момзена как «самодержавие, умеряемое законным правом [устроить] революцию» (Бери Дж. Б. Конституция поздней Римской империи). Обе формулировки проблематичны, ибо они подразумевают, что подданные имеют законное право заменить одного императора другим. На самом деле такого права у них нет. Диель в своем труде «Правительство и администрация Византийской империи» признает это, когда говорит о «самодержавии, умеряемом революцией, или убийством правителя», а Бери в своей работе заявляет, что «официального способа устранения деспота не существует». Но он добавляет, что «члены сообщества имеют средства свергнуть его, если этого не сумело сделать правительство, провозгласив нового императора».

Этим и занимались военные чиновники Восточного Рима; как следствие этого, узурпация власти считалась законной, если завершалась успехом. Иными словами, восстание становилось законным постфактум. Бери писал: «Если он [претендент] не имел достаточного числа сторонников, чтобы претворить в жизнь свое воззвание, и терпел поражение, то с ним поступали, как с мятежником».

Таким образом, в Византии, как и в других странах гидравлического мира, любой человек мог попытаться узурпировать власть; а выборность суверена в сочетании с временным доминированием военных способствовала частым попыткам подобного рода. Однако такие действия не были защищены законом. В Византии людей, попытавшихся сбросить существующее правительство и потерпевших неудачу, наказывали с ужасающей жестокостью. В Китае мятежников, решивших воспользоваться своим правом на восстание, подвергали казни. Во времена трех последних династий их разрубали на куски (Сан-Николо М. Управление Египтом во времена Птолемеев и Рима).

Возникает вопрос: если вооруженные конфликты, восстания и убийства слабых правителей не делали восточный деспотизм более демократичным, то, может быть, они, по крайней мере, как-то облегчали положение трудящихся? Этот аргумент не столь убедителен, как может показаться с первого взгляда. Мятежи очень редко ослабляли традиционные формы угнетения, административного и юридического, а стремление повлиять на верховное руководство с помощью открытого насилия, скорее, усиливало желание людей, находившихся