Дипломаты в сталинской Москве. Дневники шефа протокола 1920–1934 - Артем Юрьевич Рудницкий

сознание немецких рабочих, и в большинстве своем они поддержат Гитлера и его политику захватов.

Что же касается приверженности гитлеровцев социалистической символике, то для НКИД это создавало проблемы не только морально-идеологические, но и протокольные. В конце апреля 1933 года обнаружилось, что германское посольство (не по личной инициативе Дирксена, а по указанию из Берлина) решило в честь 1 мая, Дня труда (в Германии считался государственным праздником), вывесить на зданиях миссии и генконсульств флаги со свастикой, наряду с традиционными трехцветными, черно-красно-желтыми. Заведующий 2-м Западным отделом Давид Штерн 25 апреля доложил об этом замнаркома Николаю Крестинскому.

Налицо имелась попытка пропаганды фашизма, особенно учитывая, что 1 мая широко праздновалось в СССР. Тут же возникали нежелательные мысли о сходстве, если не близости коммунистического и нацистского режимов. Однако формальных оснований запретить вывешивание флагов не было, даже принимая во внимание, что прежде немецкие представительства вывешивали флаги только раз в году, к национальному празднику. Что было делать? Неофициально договориться с немцами едва ли удалось бы, рассуждал Крестинский: это «можно было бы только в том случае, если бы отношения между нами и гермпра носили налаженный дружелюбный характер. При нынешнем напряженном состоянии этих отношений невозможно ставить подобный вопрос». Оставалось лишь пригрозить, что в таком случае «и наш флаг будет поднят над зданиями полпредства и торгпредства в Берлине и генконсульств в Гамбурге и Кенигсберге»[308].

Вне зависимости от того, как разрешилась эта ситуация, было очевидно – напряженность в двусторонних отношениях нарастает. Это проявлялось и в мелочах. В июле 1933 года к Флоринскому пришел Хильгер и сообщил, что рядом с особняком Дирксенов через громкоговоритель на полной мощности велась «передача речи на немецком языке, самым резким образом клеймящей германский фашизм и содержащей выпады против германского правительства». Каждое слово было отчетливо слышно во всех углах посольского сада. Мадам Дирксен с племянницей «прослушали всю речь и в панике поехали в посольство докладывать об этом послу». Понятно, рассуждал Флоринский, «в какое тяжелое положение ставят Дирксена подобные радиопередачи, раздающиеся в его саду». То был «как раз приемный день м-м фон Дирксен; создается большой конфуз, если бы подобная радиопередача повторилась в присутствии членов дипкорпуса»[309].

Тут же подключили чекистов, которые нашли виновника. Им оказался молодой парень из соседнего дома, имевший «весьма мощный усилитель», и «накануне аппарат был поставлен им на открытое окно со стороны посольского сада». Передачу какой именно радиостанции транслировал юный антифашист, осталось неизвестным, во всяком случае, сам он вещать не мог, поскольку немецким языком не владел. Разумеется, «меры были приняты»[310].

Потом, тоже в июле 1933-го, сорвали флаг с машины сотрудника германского посольства, разбили фары[311]. После этого инцидента Флоринский предложил ставить флаг только на автомобиль главы миссии и только когда он едет на официальное мероприятие. Такая практика была уже принята, например, в Риме, о чем шефу протокола рассказал германский советник Фриц фон Твардовски[312]. В Москве до этого под флагом ездили все посольские машины, даже грузовики, что повышало опасность «недружественных выходок».

Флоринский добросовестно фиксировал различные детали, свидетельствовавшие о крутом повороте в советско-германских отношениях. Например, подчеркивал, что 9 февраля 1934-го «никто из немцев не пришел на парад в честь 17 съезда ВКП (б)»[313].

Школа Черутти

В 1920-е – в начале 1930-х годов по интенсивности двусторонних отношений с СССР Италия занимала второе место после Германии. Фашистский переворот там произошел еще в 1922 году, что, конечно, наложило отпечаток на дипломатические связи (о чем уже говорилось), но торгово-экономическому сотрудничеству в конечном счете не мешало. Возможно потому, что Муссолини особо не упражнялся в антисоветской риторике и длительное время не ставил своей целью завоевание славянских земель.

Итальянское посольство разместилось в старинном особняке в Денежном переулке, где прежде, в 1918 году, находилось германское посольство, и где был убит граф Отто фон Мирбах. Трудно сказать, насколько это событие печалило итальянских дипломатов, скорее всего, они предпочитали об этом не вспоминать. И не обращать особого внимания на сохранившиеся следы от пуль на потолке, что несколько диссонировало с красочной росписью, толстыми розовыми купидонами среди павлинов и цветов.

В 1924 году в Москву прибыл первый итальянский посол, граф Гаэтано Манзони (его предшественниками были главы миссии с более низким статусом) вместе с эффектной супругой. «Она красива, строга, богата, американская испанка с острова Куба»[314]. Если немцы сделали свое посольство средоточием политической жизни дипкорпуса, то чета Манзони выделялась как ценители культуры и искусства. Они регулярно устраивали музыкальные вечера с приглашением известных композиторов и пианистов, а также певцов, исполнявших русские романсы. По словам Карлиса Озолса, «приезд в Москву посла графа Манцони с графиней придал дипломатическому корпусу еще больший внешний лоск»[315].

Посол и его подчиненные гордились своим аристократизмом и скорее по необходимости отдавали дань фашистской идеологии (зал приемов был украшен портретами короля и Муссолини). Зато сменивший Манзони в самом начале 1927 года Витторио Черутти был убежденным фашистом, членом партии и всегда носил фашистский значок. С Манзони у Флоринского и его коллег в НКИД отношения были вполне доброжелательными, а вот с Черутти и его женой («стройная, гордая, красивая венгерка, бывшая артистка, всегда находчивая, умная, резонная, презрительно относившаяся к большевистским порядкам»[316]) поначалу не складывались.

Во многом это было связано с критическим отношением супругов Черутти к социалистическому государству. «Черутти, – писал шеф протокола, – имел смелость бросить и проводить лозунг “презренье ко всему советскому”. Эта установка получила достаточно широкое распространение. Вот то новое, что наблюдается сейчас в Корпусе и что не может не вызывать справедливых опасений. Раньше самые убежденные наши недоброжелатели, как Эрбетт, Гейденштам, даже в былое время Ходжсон (французский и шведский послы и британский поверенный в делах – авт.) не шли дальше шушуканья по углам, сохраняя хотя бы внешнюю маску приличия. Грубо-откровенные методы Черутти пришлись по сердцу наиболее враждебным элементам, за которыми потянулись на поводу все остальные нерешительные и колеблющиеся. Понятно нам не приходится рассчитывать на дружбу иностранных дипломатов, но никогда еще Корпус в своей массе не был так враждебен и подчеркнуто замкнут, никогда еще в его среде не наблюдалось такого количества злостных слухов и кривотолков. Этим мы в значительной мере обязаны “школе” Черутти и его присных. Даже в случае ухода Черутти посеянные им навыки и традиции будут продолжать жить, если не принять мер, чтобы по возможности их рассеять»[317].

В феврале 1927 года, то есть еще