Магазинчик бесценных вещей - Лоренца Джентиле

начнет ворошить болезненные воспоминания, и хочу попросить прощения за свой вопрос.

– По сути дела, Энцо меня спас, – вопреки моим ожиданиям продолжает она. – Заехал к нам однажды на велосипеде за рисом и молоком – и так получилось, что увез и меня. Он был высокий, воспитанный, располагал к себе – чай, не деревенщина. На отца он сразу произвел впечатление. «Уезжай, – сказал он мне, – в руках у тебя журавль». К тому же Энцо пообещал мне город. Вот я и уехала. – Она залпом допивает ликер, не поднимая на меня глаз. – Так я и оказалась здесь.

Я представляю Энцо здоровым парнем с усами и в круглых очках, который прямо сидит на велосипеде и везет на багажнике рис, молоко и девушку с платочком на голове.

Далия наливает себе еще ликера, но не выпивает одним глотком.

– Ладно, расскажи мне что-нибудь хорошее.

– Нам повезло, – объявляю я. – У меня прекрасные новости! Вы готовы?

– В мои годы человек готов ко всему и не готов ни к чему, – отвечает она, промокая платочком уголки глаз.

– Уверены? Завтра в «Новый мир» приезжает Маргарет!

– Мамочки родные! – Она хватается за сердце. – Такой новости я точно не ожидала.

– У нас получилось до нее дозвониться, и она согласилась приехать. Вам тоже надо прийти с ней познакомиться.

– Мне?

– Она будет в магазине к пяти, – улыбаюсь я. – Увидимся там. Сделайте это ради меня, если не хотите для себя, – добавляю я перед тем, как встать и прополоскать свою рюмку в раковине.

– Нет, – качает она головой. – Я не приду. Не могу…

Я подхожу к входной двери, открываю ее, но оборачиваюсь и говорю:

– Приходите, такая возможность выпадает раз в жизни.

Она вздыхает и снова качает головой.

– Любая возможность выпадает раз в жизни, иначе она бы не называлась возможностью.

Она машет мне рукой на прощание, а я всем своим существом надеюсь, что она передумает.

29

Он дома. Я слышу, как он ходит туда-сюда и что-то двигает по полу. Может, витрину? «Скоро зайду», – написала я в записке, которую вчера вечером просунула ему под дверь. Я наклоняюсь, чтобы достать из металлического шкафчика в кабинете-мастерской чемоданчик с дрелью. Подняться и позвонить в звонок в семь часов вечера – не слишком ли это скоро? С другой стороны, на заказ клиента ты либо приходишь сразу, либо опаздываешь, а он для меня сейчас не кто иной, как клиент.

– Это работа, – говорю я себе, подтягивая ослабившиеся подтяжки комбинезона.

Мельком взглядываю на свое отражение в зеркале ванной. Пучок, в который я собрала волосы, разваливается, но, даже если я его переделаю, вряд ли это как-то улучшит ситуацию. Оставлю так. Не хочу выглядеть так, будто я полчаса к нему собиралась. Чтобы просто повесить витрину. Это было бы смешно.

Я умываюсь кусочком мыла с ароматом розы. Натираю зубы листиком мяты, полощу рот. Выдавливаю из себя улыбку. Может, я себе и не нравлюсь, но от этого факта ничего не изменится: я такая, как есть. Если бы я хотела что-то в себе исправить, исправила бы все, так что, наверное, нет смысла и начинать. Это просто работа, это просто работа, это просто работа…

Я беру чемоданчик с дрелью, делаю глубокий вдох и поднимаюсь на этаж выше.

Я, как обычно, стучу. Звонок создает впечатление чего-то срочного, влечет за собой ощущение неотвратимости плохих новостей. Стук кажется мне более спокойным. Стучат обычно соседи, близкие люди, те, кто никуда не торопится. Кто пришел за солью, угостить пирогом или максимум – попросить об одолжении.

С первого раза почти никто никогда не открывает, это и хорошо, дает мне время подготовиться. На самом деле я и не хочу, чтобы мне открыли с первого раза. Да и со второго тоже. На третий я уже начинаю подумывать о том, чтобы развернуться и уйти. А на четвертый, когда я уже более-менее готова, из-за двери обычно доносится слегка неуверенное: «Кто там?»

Но сегодня все идет не по плану. Не успеваю я постучать в первый раз, как дверь тут же распахивается, будто только меня тут и ждали, и отправляет меня прямиком в пропасть. Именно тогда, когда мне действительно нужно было подготовиться.

На пороге появляется высокий молодой человек в абсолютно черной толстовке (даже не нужно, чтобы он поворачивался ко мне спиной, я и без того знаю, что сзади написано «Дождь не может лить вечно») и в джинсах. Босиком.

На первый взгляд он не красавец. Не Кэри Грант или Пол Ньюман, фильмы с которыми нам показывала мама. Но, присмотревшись, начинаешь замечать в его чертах какое-то варварское очарование. Крупный нос, высокий лоб, огромные глаза, пухлые губы – все в его лице непропорционально большое, будто он сошел с детского рисунка. Он тоже меня рассматривает, с каким-то легким изумлением, и у меня создается впечатление, что он тоже волнуется.

Вот он, мой сосед. Ночной топотун, автор записочек, переносчик коробок. Я стою перед ним, как дорожный знак, и понятия не имею, что говорить.

– Ты, наверное…

– Это я.

– Проходи, – едва уловимо улыбается он.

Может, ему показался смешным мой голос или моя походка? Чувствую себя неловко. Должна ли я счесть это за оскорбление? По рукам проходит дрожь, но я пытаюсь не обращать на это внимания. Сейчас я увижу квартиру, которую уже много дней себе представляла, следя за траекториями его движений и доносящимся звукам. Прохожу за ним внутрь. Он уверенно ступает по каменному полу коридора. Теперь я понимаю, почему я так хорошо слышу его снизу. Его ноги так бухают по полу, что удивительно, как на нем не отпечатываются следы. Два старинных бра из матового стекла наполняют длинное и узкое помещение холодным мерцающим светом. Лампочки вот-вот перегорят, бог знает, сколько им лет, но я не решаюсь спросить.

Гостиная обставлена довольно просто, без роскоши. Некоторым вещам на вид лет пятьдесят, как, например, висящей на потолке люстре из муранского стекла, а остальные – диван, журнальный столик и письменный стол – дешевые и безликие, какими обычно обставляют квартиры, которые сдают студентам в аренду.

Вместо разбросанных по полу носков, коробок из-под пиццы и пепельниц, из которых вываливаются окурки, квартира вся завалена непонятными вещами и инструментами: картотеками, учебниками, стамесками, щетками всевозможных размеров, – и в ней стоит стойкий запах клея. Я пытаюсь скрыть свое недоумение, но получается у меня плохо.

Сосед делает неопределенный жест, как бы извиняясь за беспорядок. У него длинные, сильные, слегка загорелые пальцы.

Я улыбаюсь:

– А кто-то мою квартиру называет гаражом.

– Значит, моя – это лаборатория.

Среди кучи вещей на столе мне удается различить какие-то камушки и кисточки, но я стараюсь не останавливать ни на чем взгляд, чтобы он не подумал, что я люблю лезть не в свое дело.

– Покажу тебе витрину… – говорит он, втаскивая в центр комнаты стеклянный саркофаг со множеством отделений. – Хочу повесить на стену, – неуверенно произносит он. – Выдержит, как думаешь?

Интересно, что он собирается в такой витрине хранить, что подразумевает под лабораторией и как со всем этим связан запах клея?

Я стучу по стене, на которую он мне указал.

– Несущая.

– Это хорошо?

– Для тебя хорошо, для меня отвратительно.

Он радостно хлопает глазами.

– То есть?

– Витрину-то повесить я могу, но разобью себе дрелью все руки.

– Не хотелось бы, чтобы твои руки остались на моей совести.

– Да ладно, они и не такое выдерживали.

Я изо всех сил пытаюсь не делать вид, что у меня нет рук, и не прятать их за спиной.

– Спасибо, ты меня правда этим очень выручишь, мне такие вещи не поддаются.

– Когда-то для этого были мужья. А теперь есть я.

Он смеется.

– Видимо, в те времена я сама была бы мужем.

Он опускает глаза и какое-то время стоит, уставившись на свои босые ноги. Потом замечает, что я рассматриваю стоящую на столе фотографию, на которой изображено голубое озеро на фоне пустынного пейзажа.

– Ты знаешь Куатро-Сьенегас? – спрашивает он.

– Кажется, нет…

– Когда-то это были четыре больших озера, а сейчас от них осталось только двести голубых луж посреди пустынной мексиканской