Магазинчик бесценных вещей - Лоренца Джентиле

из подсобки. – Я уже проверил.

– Ладно, туалет не помешает, – фыркает табачник. – Но так ли уж надо его для инвалидов приспосабливать? Им по жизни не повезло. Как будто туалет тут чем-то поможет.

Я собираюсь снять статуэтки с пластилиновой подставки, но от этой фразы встаю как вкопанная.

Приспособить туалет для людей с ограниченными возможностями – это обязанность. А табачник и здесь хочет вывернуться.

– Не хочу и цента на это тратить, – продолжает он, ведя себя так, будто помещение уже его. – Побелить слегка стены, пробить в стене дыру для прохода – и останется только вложиться в технику. Но тут у меня уже все схвачено: игровые автоматы я нашел почти задаром, а компьютеры выдает букмекерская контора. Все лучше, чем то, что здесь сейчас…

Как бы я ни старалась не обращать внимания, я все равно вслушиваюсь в его слова. Я хочу знать, до чего может опуститься человеческая душа ради лишнего цента. Ну и просто – мне весело его слушать.

– Люди думают, что могут выиграть, такие самоуверенные. Считают себя такими важными, верят, что у них получится. Что именно они станут теми счастливчиками из миллиона. Кто я такой, чтобы лишать их этой иллюзии?

Отец Шерсти-С-Примесью-Шелка отвечает ему снисходительной улыбкой и провожает к выходу.

– Я вижу, что вы уже все продумали, это прекрасно, но цена такова, как я вам озвучил. И обсуждению она не подлежит.

И тут они перестают казаться добрыми приятелями. Отец Шерсти-С-Примесью-Шелка поправляет галстук, как бы дистанцируясь от собеседника. Он продолжает улыбаться, но его улыбка становится более серьезной.

– Да кто отдаст столько денег за этот вонючий магазин? Сто лет стоял никому не нужный, – кричит табачник.

– Интересующиеся уже есть. Недвижимость здесь быстро растет в цене… если вдруг вы не заметили, – отвечает риелтор, настойчиво обращаясь к нему на «вы».

– Посмотрим, какие тебе еще поступят предложения.

– Посмотрим.

– Ты что, на слабо меня хочешь взять? Я сказал тебе, что это помещение мое.

– Чтобы подтвердить свои слова, вам достаточно предложить нужную сумму.

– Пусть только посмеют продать его кому-нибудь еще, я все тут сожгу, – разъяренно процеживает сквозь зубы табачник и, направляясь к выходу, проходит мимо меня. – Я думал, механики машины чинят, а не всякое барахло.

Он смеется над собственной шуткой, и в этот момент на меня обращает внимание отец Шерсти-С-Примесью-Шелка. Пытаясь сохранять спокойствие, я отрываю взгляд от статуэтки, но замечаю, как у меня напряглись мышцы шеи и ног.

– Вообще-то Гея не механик, – неожиданно вмешивается Шерсть-С-Примесью-Шелка. – Она реставрирует эти вещи. Ценные вещи.

– Избавьтесь от них, да поскорее. Мусорка за углом, – язвит табачник.

Как только он уходит, Шерсть-С-Примесью-Шелка обращается к отцу:

– Омерзительный тип. Еще и игровые автоматы…

– От тебя требуется не дружбу с ним завести, а сделку заключить. Чтобы продолжать наше дело, нам нужно зарабатывать. Думаешь, если закрыть все игровые автоматы, люди избавятся от всех пороков? Перестанут чувствовать неудовлетворенность и лелеять несбыточные мечты? Клиенты есть клиенты, надо уметь общаться со всеми.

Судя по тому, как она на него смотрит, она сама в шоке от того, что она в шоке. Как он мог такое сказать? Я хочу признаться ей, что мне тоже хорошо знакомо это чувство, но боюсь показаться слишком фамильярной. Мы с ней здесь исключительно по делу.

Шерсть-С-Примесью-Шелка обижается и уходит не попрощавшись, а я остаюсь и прячу глаза в пол. Слава богу, отец тоже решает уйти. Он достает из кармана ключи от машины, а потом оборачивается ко мне.

– Этот хлам действительно чего-то стоит? – Но прежде, чем я успеваю ответить, добавляет: – Может, этот тип дал не такой уж плохой совет. – И уходит.

Я остаюсь в магазине одна, с тяжестью на душе.

Пытаюсь примириться с тем, что только что услышала, но не могу. Да, возможно, какие-то потребности в людях искоренить нельзя, но ведь можно предложить им другие способы их удовлетворения. Мне хочется верить, что у красоты, добродетели и достоинства всегда есть шанс победить. Я не могу даже представить себе, что в этом месте, которое много лет работало под лозунгом второго шанса, может открыться заведение, которое не оставит шансов ни одному посетителю. Я не могу принять то, что отец способен так обидеть свою дочь, отказавшись даже выслушать ее.

Чтобы меня не поглотили эти мысли, я пытаюсь сосредоточиться на работе. Нужно оценить состояние всех предметов из дерева. Их очень много, и каждому нужно уделить особое внимание, но мой разум увяз сам в себе, преследуемый видением игровых автоматов, заполонивших магазинчик, и людей, которые нервно ходят туда-сюда с билетиками или пялятся в мониторы, пока электронные колокольчики раз за разом звонят и повторяют: «Вы проиграли. Попытайтесь снова, в следующий раз вам повезет больше», а потом объявляют результаты скачек, и проигравшие игроки в отчаянии разрывают билетики. Но все же голос внутри меня не сдается: может быть, я смогу это остановить? может быть, удастся убедить Маргарет?

Вдруг позади меня раздается стук в окно витрины. Я оборачиваюсь в страхе, что это Шерсть-С-Примесью-Шелка вернулась, чтобы меня прогнать, сообщить, что все эти прекрасные вещи окажутся в руках человека, который тут же их выбросит, и что сделка с табачником свершилась.

Но нет, это оказывается Присцилла.

– Захотелось зайти, спросить, как прошел разговор с англичанкой.

– Спасибо, он прошел гораздо лучше, чем мы ожидали. В воскресенье она должна сюда приехать… – Я улыбаюсь через силу. – Если кое-кто не уведет магазин у нас из-под носа. – И я машу рукой в сторону табачной лавки.

– Ох, этот, – бросает она сквозь зубы, – лучше держаться от него подальше.

– Только вот он хочет держаться поближе… Слушай, – мне вдруг приходит в голову одна идея, – тебе этот вопрос покажется странным, но у тебя не осталось от бывшего мужа хлопчатобумажных футболок?

– Осталось. Целая гора. Мятых и страшных, какие только он мог выбрать. Подойдут?

– Идеально.

26

По пути домой из магазина я осознаю, что мне все еще не пришло никакого ответа от моего соседа. «Поэт никогда не спит, но взамен он постоянно умирает». Может, он обиделся?

Он должен был понять, что это метафора, что поэт умирает в том смысле, что он исчезает, самоустраняется, оставляя кусочек себя в каждом новом стихотворении. По крайней мере, я это так понимаю. Есть либо поэт, либо поэзия – вместе они не существуют. Он назвал себя мечтателем, я назвала его поэтом. Наверное, он подумал: что этой девчонке от меня надо? Неужели нельзя просто вставить в уши затычки и дать мне спокойно расхаживать взад-вперед по ее голове? Однако же ходить он внезапно перестал.

Сегодня я видела, как он шел по двору и нес покосившуюся стопку больших и маленьких коробок. От чего они все? Что в них лежит? Я осталась наблюдать за ним в надежде, что я это пойму, а особенно – что он повернется и я наконец увижу его лицо, но, когда он это сделал, лицо его оказалось загорожено стопкой коробок. Какого цвета у него глаза? Что читается в его взгляде? Сколько ему лет? Почему он не ответил на мою записку?

Возможно, наша переписка на этом закончилась. Без всяких последствий. Вряд ли у него есть время на такие отвлеченные беседы, как наша. У него есть настоящая жизнь, ему нужно думать о реальных проблемах, о реальных возможностях. Поддерживать отношения с реальными людьми (хоть я и ни разу ни с кем его не видела), ходить на семейный обед по воскресеньям. А у меня…

Погрузившись в эти мысли, я открываю дверь и не замечаю, как наступаю на лежащую на полу записку. Как и предыдущая, она написана черными чернилами. Мое сердце пропускает удар и вдруг ускоряется, как лошадь, перед которой возникло неожиданное препятствие. Я смотрю вниз, не осмеливаясь нагнуться и поднять листок, пытаюсь расфокусировать взгляд, чтобы слова расплылись и я не сумела их прочитать. Что же он