Солдат Берии. 1418 дней в рядах войск НКВД по охране тыла Красной Армии - Федор Петрович Васильев

и ждал встречи с ним здесь, в лесах и болотах.

Лазил в овраги, чащобы, заглядывал во все канавки и ямы, но пока ничего не находил, кроме брошенных немецких автоматов и гранат без запалов. Наконец Николай Москвин и я напали на свежий след одиночки. Вот уже видим его. Широкоплечий, обросший темно-русой бородой, он лениво шагает между деревьями.

Вскидываю автомат перед самым его лицом.

— Стой, руки вверх!..

Нет, это не тот, кого мне надо. Это всего лишь бывший полицай. Руки трясутся, глаза молят о пощаде. Подошел Николай Москвин.

— Откуда родом?

— Гнездо было, теперь нет там меня.

— Полицействовал где?

— Вокруг Минска. Был под Оршей, Могилевом…

— Значит, и судить будут тебя здесь. По закону могут «вышку» дать.

Задержанный промолчал.

Сопровождая его к пункту сбора, мы услышали стон. Под елкой лежал немецкий офицер. Достаю индивидуальный пакет, передаю полицаю:

— Перевяжи.

Полицай осмотрел раненого, что-то сказал ему по-немецки, затем ответил мне:

— Не стану, офицер он.

— Почему?

— Не застрял бы я здесь: в Минске офицер вытолкнул меня за борт грузовика, чемоданы некуда было ставить.

— Перевяжи! — повторил я.

— Не буду…

Ударил я полицая. Тот сковырнулся и, не поднимаясь, молча подполз к офицеру, перевязал его, а затем без оговорки понес раненого на себе.

Капитан Митрофанов встретил нас с такой «добычей» не очень ласково. Его пристальный взгляд остановился на мне. Казалось, капитан уже успел заметить раздвоенность моего настроения. Думая о судьбе матери, я злился на себя за то, что погорячился дома, в Тушино, — сейчас последует решение отстранить меня от выполнения задачи. Нельзя пускать рассеянного человека на проческу леса с густым «населением» чужаков: сам попадет на нож или провалит все дело.

Митрофанов подозвал к себе лейтенанта Стадника:

— Вместе с Васильевым отправляйтесь в штаб отряда.

И вот мы в штабе. Стадник доложил о прибытии. Я стоял, вытянувшись, позади лейтенанта и через его голову следил за подполковником и майором. Подполковник Туляков, шевеля угловатыми бровями, бросил мне встречный строгий взгляд, быстро взял из рук майора несколько листков бумаги и передал их лейтенанту.

— Ознакомьтесь! — сурово сказал он. — И скажите свое мнение.

Лейтенант углубился в чтение бумаг. Прочитал один листок, второй, третий.

Я все еще стоял по стойке «смирно», стараясь догадаться, зачем вызвали.

— Вранье! — прервав чтение, неожиданно произнес Стадник. — Ось туточки, товарищ подполковник, вранье. — И он зло стал тыкать пальцем в бумагу, которую читал. — Сам там був.

— Ось, сукин сын… И пишет во все концы, судить еще требует, — вмешался майор Зубко.

Теперь мне стало ясно, зачем вызвали в штаб. Не издавая ни единого звука, я слушал, как лейтенант рассказывал о случае в моей квартире в Тушино. Подполковник задумался, озабоченно, даже холодно посматривал на меня. От его взгляда по спине моей забегал колючий холодок. Казалось, что подполковник сверлит мой лоб, мое лицо, мою душу. Я поежился. Наконец Туляков перевел взгляд на возвращенные ему лейтенантом листки бумаги, сухо проговорил:

— Хорошо, направляю запрос в Москву генералу Синилову. Если подтвердится все, что сказали вы, лейтенант, напишем обстоятельное объяснение. Если нет, то… — Подполковник помолчал и ко мне: — Давно воюете, товарищ Васильев?

— Служу с тридцать девятого года. Воюю с финской.

— Ого-о! — протянул майор Зубко. — Но как же теперь, кум, будем разгадывать твою загадку? Твой «знакомый», говорят, уже на Украине…

— Погодите, — прервал его Туляков. — Идите, Васильев, отдыхайте.

Государственная граница СССР восстановлена

Разговор, касающийся меня, не был резким, но все же он оставил во мне неприятный, горький осадок обиды, вызванный поступившей на меня жалобой. И этот осадок, казалось, застрял в груди моей, мешал дышать. В то же время намек майора Зубко — твой «знакомый», говорят, уже на Украине — встревожил меня. Болотный Лунь переметнулся вон куда. Там, вероятно, у него есть старые гнезда. Там он тоже начнет выпускать «охотников» с ядовитыми пулями и магнитными минами. А что, если написать рапорт с просьбой отпустить меня на свободную охоту за Болотным Лунем? Нет, не дадут мне такого поручения. Почему? На этот вопрос мне самому трудно ответить. Во-первых, потому, что у меня нет твердой уверенности, что тогда в вагоне я встречался с тем самым типом, которого здесь нарекли кличкой Болотный Лунь, — мало ли на свете людей, похожих один на другого; во-вторых, домогательства работника заводоуправления, его требование отдать меня под суд военного трибунала… Словом, в те дни было о чем задуматься. И у меня, признаться, появилось желание самому побывать в Тушино…

Однако здесь, на фронте, начались развертываться такие события, что острота личных тревог и обид стала чуть-чуть притупляться. И разве можно думать только о себе, когда в небе Москвы и по всей стране гремели салюты: крупная группировка противника под Минском наголову разбита; войска Рокоссовского (за судьбу которого я очень волновался в эти дни) вышли на границу, а затем пошли освобождать от гитлеровского ига польские земли; освобожден Люблин; Рокоссовский ведет свои войска к Висле, к Варшаве…

Мой последний бой

В начале августа 1944 года наш отряд, закончив проческу пинских лесов, был переброшен к подножию Карпат. Передвигались по железной дороге через Броды, Львов, освобожденные нашими войсками от фашистских захватчиков. На всем пути, от погрузки до выгрузки из эшелона, мы наблюдали за развитием напряженного сюжета огромной картины, раскрывавшей возросшее мастерство наших воинов на этом этапе войны. На станциях и полустанках, по обочинам железной дороги справа и слева валялась разбитая немецкая техника — танки, пушки, автомашины, тягачи… Ураган огня прокатился с востока на запад, сметая и уничтожая на своем пути все, что несло опасность для нашего народа. Ураган возмездия. Здесь прошли войска 1-го и 2-го Украинских фронтов.

На Львовщине наш отряд провел несколько операций по ликвидации диверсионных групп и мелких банд, оставленных здесь гитлеровской разведкой или отрезанных стремительным наступлением советских войск. Здесь разведка отряда напала на след большой группы бандитов, действовавших по принципу «персональной охоты» со средствами, о которых нам стало известно еще под Минском. Только теперь такие «охотники» действовали особенно нагло и злобно.

Они, как правило, терпели неудачи, когда выходили на «охоту» в районы командных пунктов наших войск, но, возвращаясь, оставляли на дорогах и в населенных пунктах свои «визитные карточки»: мужчину, женщину или ребенка с перерезанным горлом. Такие «визитные карточки» наши пограничники обнаружили одновременно в нескольких деревнях и поселках. Этим самым бандиты бросали нам вызов и предупреждали население: кто их выдаст, тот лишится жизни. Дикая и наглая