Черный торт - Шармейн Уилкерсон

ночам в спальне Элли иногда часами вертела в руках ракушки. Позже она будет много читать и поймет, что эти ракушки не то чтобы находились не на своем месте, а скорее появились не в это время. Груди Элли едва начали набухать, когда она наконец поняла, что им с ракушками было предначертано найти друг друга. И это было первое осознание своей судьбы.

Элли родилась на свет для того, чтобы просеивать почву, выискивать историю и узнавать будущее, копаясь в окаменелостях, камнях и осадочных отложениях. Она надевала туфли, закалывала шпильками волосы, брала книги и отправлялась на уроки, но теперь ей было ясно: все это вещи поверхностные и не важно, что люди дают ей, как называют ее или что велят делать, – ничего из этого не имеет отношения к ее истинному месту в мире.

В Библии сказано, что человек взят из праха, и однажды Элли поняла, что это означает на самом деле. Она осознала, что всегда была частью этого мира, и навеки останется ею, и ей нечего бояться, совершенно нечего. И она сделает все возможное для воплощения своей мечты. Она будет изучать почву, ракушки и камни в самом сердце мира, потому что это ее судьба.

Ворота

7 июня 1692 года на острове произошли три мощных землетрясения. Земля превратилась в пыль, а огромная волна цунами смыла в море богатейший город острова в знаменитой пиратской гавани. Погибли три тысячи человек. Еще две тысячи умерли во время последующей эпидемии.

Весной 1961 года дети из приюта по очереди опускали в воду маленькое пластиковое ведро на отмелях марины. Девочки зачерпывали воду с мальками, ожидая, когда придет кораблик и отвезет их на маленький остров, и тут одна из них порезала ступню об обломки ворот трехсотлетней давности. Местные знали, что в бухте находятся развалины старых построек, но эти девочки приехали из внутренней части острова. Они никогда раньше не были в гавани, а некоторые даже ни разу не видели моря вблизи.

Тогда Элли не понимала, что благодаря этой травме ее жизнь пошла по новому пути. Девочка оказалась в госпитале с инфекцией и высокой температурой и едва не умерла, как говорили позже сестры-монашки. Но жар спал, и выздоравливающая Элли каждое утро смотрела, как медсестра делает ей перевязку, смазывая рану мазью и накладывая новый бинт.

– Вам нравится быть медсестрой? – однажды спросила ее Элли.

– Ну да, – ответила медсестра. – Это очень достойная профессия для молодой женщины. Ведь я помогаю людям. – Медсестра отрезала бинт ножницами, потом взглянула на Элли. – Может, захочешь заняться этим в будущем? – спросила она.

Элли пожала плечами.

– Я хочу поехать в Британию учиться, – сказала она.

– Что ж, в Британии весьма нужны медсестры, – заметила медсестра. – И правительство вербует наших женщин для обучения там. Тебе стоит об этом подумать.

Элли знала, что система здравоохранения Британии финансово поддерживает женщин из Содружества для получения сертификатов о сестринской подготовке в обмен на минимальные контрактные обязательства. Она услышала это по радио в кухне сиротского приюта. Учеба в школе медсестер могла бы стать первым шагом к осуществлению ее мечты. Когда Элли выписалась из больницы, в голове ее уже созрел план.

До окончания средней школы ей оставалась еще пара лет, но теперь она знала, что делать. В школе она будет усердно заниматься, а когда придет время, пересечет океан, чтобы изучить сестринское дело. Потом она сможет найти работу в больнице или кабинете частного врача. А после этого поступит в университет, где получит ту специальность, которая ее действительно интересует. Элли отыскала в книгах название своей будущей профессии. Она собиралась стать геологом.

Она выбрала удачное время. В те дни благотворители сиротских домов были довольно щедрыми и могли оплатить ее заморское путешествие. Результаты ее экзаменов были едва ли не лучшими на всем острове, что явилось предметом гордости спонсора. Шесть лет спустя, к моменту знакомства с Ковентиной Браун, Элли оканчивала курсы медсестер и уже обдумывала новый план.

Торт

– Давай, Элли, – сказала Ковентина.

Элли закрыла глаза, но сквозь веки все равно просвечивало мерцание свечей. Сделав глубокий вдох, она дунула. Ей исполнился двадцать один год. Не так давно она была худенькой девочкой, живущей в сиротском приюте за тысячи миль отсюда.

Элли десятилетняя, вечно голодная, томимая бессонницей.

Элли, ступающая босиком в темноте по холодным плиткам.

Элли, молящаяся о том, чтобы в коридоре не было скорпионов.

Элли у кухонной двери в поисках противня.

Элли, вдыхающая аромат вымоченных в роме сухофруктов.

Элли, выгребающая с противня крошки торта.

Облизывающая пальцы, закрывающая крышку.

Несущаяся к своей кровати в страхе, что проснутся монашки.

Теперь у нее был собственный торт. Для нее зажгли свечи на день рождения. Аплодисменты и объятия тоже для нее. Девушки, пользовавшиеся вместе с ней кухней в этой лондонской квартирке, несколько недель вымачивали сухофрукты и копили яйца, стараясь именно для нее. Элли, когда-то лишившаяся отца и матери, больше не была одинока.

– Вот, – сказала Ковентина, протягивая ей нож для разрезания торта.

Ковентина испекла торт, Эдвина сделала сахарную глазурь, и сирота Элли была счастлива. Она обрела новую семью в холодном сыром городе, стоящем по ту сторону океана от ее родного острова.

Элли не знала, когда вернется на остров. Могут пройти годы. В ее Библии между страницами лежала газетная вырезка с фотографией бабочки, подаренная ей сестрой Мэри. Она хранила картонную коробку с письмом от сестры Мэри, несколькими ракушками из приютского сада, старым гребнем и монетами, найденными в земле. Когда-нибудь она вернется на остров и покажет сестре Мэри фото девушек из школы медсестер. Нарядные и улыбающиеся, они стоят рядом, словно всегда были и всегда будут вместе.

Кови и Элли

Когда Кови познакомилась с Элинор Дуглас в учебной больнице, та сказала:

– Называй меня Элли – как «jelly» или «belly»![22]

На вид она была очень серьезной, но придумывала всякие штуки, чтобы рассмешить Кови.

Та понимала, что рискует, завязывая дружбу со своей землячкой и соглашаясь переехать в квартиру с женщинами, знавшими друг друга. И все же, когда Элли предложила перебраться к ним, это показалось Кови вполне естественным.

И лишь потом, привыкнув к мягкому смеху Элли, к ароматным горшочкам с тушеным горошком и рисом на кухонном столе, к совместным прогулкам по городу, Кови осознала, как тяжело ей приходилось до сих пор. Со времен плавательного клуба она была совершенно лишена общества. После Банни у нее не появилось ни одной настоящей подруги.