Глаза урагана. Том I. Другая музыка - Demi Urtch

пятиться больше некуда. Но почему-то это немного успокаивает. Чувствуя лопатками медленно согревающиеся доски, Энис чуть больше ощущает, что он есть. Хоть мама с папой вечно спорят так, будто его нет рядом. Будто он исчезает вдруг.

Это противоречие: желание уйти подальше, чтоб не попасть под горячую руку, и одновременно желание быть хоть немного замеченным, — сбивает с толку и почему-то окончательно выматывает. Теперь Энис самого себя чувствует тем самым мешком, из которого высыпался песок.

Только когда во рту появляется противный привкус, Энис понимает, что снова кусает губы.

Он не хочет смотреть на искажённые злостью лица — у мамы оно наверняка с оттенком оскорблённой гордости, у папы — насмешки, — поэтому бездумно пялится на куклу в папиных руках. На какой-то крохотный момент кажется, что сейчас он бросит её об пол. Энис не вслушивается, что папа говорит при этом, только невольно задерживает дыхание в предчувствии звона и делает шаг вбок, чтоб не долетели осколки. Но вместо это папа небрежно и порывисто, будто с силой, ставит её на полку, немного косую и, сказать прямо, держащуюся на честном слове. Видимо, кукла мешала ему гневно махать руками.

Энис выдыхает.

Хотя, может, к лучшему было бы, если б эта злополучная кукла разбилась.

Зря он так подумал.

Старая деревяшка почти виновато хрустит, когда папа задевает её, и теряет последние силы. Маленькая вазочка с засохшим букетом цветов, старый подсвечник, мешочек сушёных трав и что-то ещё — всё мешается на полу в осколках. Папа отпрыгивает рассерженной шипящей кошкой, мама вскрикивает. На несколько мгновений воцаряется тишина.

— Я говорила, я говорила тебе приладить как следует эту дурацкую полку! Неужели так сложно? Неужели хотя бы это нельзя сделать нормально? — В крике мамин голос становится выше.

Энис тихонько садится на пол в углу, обняв сумку. У ног лежит кусочек кукольной головы. В капельке фиолетовой краски почему-то мерещится усталость и разочарование.

Всё ещё сильно пахнет горелой кашей, и Энис едва слышно вздыхает. Мама собирает осколки, не переставая браниться, и отгоняет пытающегося ей помочь папу. Сунуться тоже? Когда в прошлый раз Энис решил убрать разбитую тарелку, мама принялась причитать, чтоб папа немедленно вынес его из комнаты, пока Энис не порезал ноги. Хотя что ему будет? Он прекрасно видит осколки. А мама вечно режет пальцы.

Энис сжимает кулаки и запрокидывает голову, смотрит на потолок с разводами.

Раз у него нет знаков — с этим ничего не поделать. Придётся работать с тем, что есть — доставшимся кусочком папиных способностей к музыке. Фирмин порой говорит о том, какие пер-спек-ти-вы может открыть пансион, говорит, что некоторые из них, возможно, попадут во дворец или займут другие тёплые места под крылом знати. Если Энис постарается, сможет ли он обеспечить маме с папой хорошую жизнь? Где папе не придётся прилаживать полки, а маме — торговаться за плохонькую рубашку.

Во всяком случае, он должен попробовать.

Когда Энис засыпает — много позже, уже после каши и попыток разрушить напряжённое молчание в комнате — ему снится, что он бежит по лесу. Позади, нагоняя, хищно скалится широким ртом худой мужчина с ярмарки. Под ногами топко хлюпает, а каждый шаг выходит пружинистым и длинным. И, заглянув случайно в зеленоватую лужу среди поросших травой кочек, Энис вместо своего отражения видит в человечий рост жабу с пятнышком на груди.

Глава 7. Любовь близорукого

За окном размытым бледно-розовым облаком цветёт слива, полностью закрывая собой пыльную серость улицы. На этом фоне профиль Амандин кажется особенно тонким и воздушным. Она похожа на лёгкую, поднимающуюся вверх мелодию, что-то в духе «Оды весне» Фарамонда Гверсийского. Для чистокровной темпетки и дочери плотника у Амандин очень уж утончённые черты. Обычно так бывает либо при смеси крови с тарисцами или райсорийцами, либо при появлении в роду каких-нибудь блудных аристократов. В случае Амандин Фирмин склоняется ко второму — очень светлые, льняные волосы дают мало простора для догадок. В смешении эта часть темпетской крови зачастую теряется. Полукровки немилосердно отмечены примесью рыжего или более тёмным тоном.

Фирмин невольно проводит рукой по своим русым волосам.

Он слышал шутки о том, что мать Амандин в юности спуталась с чьим-то богатым сынком и что, может, не просто так открытое официальным отцом дело пошло в гору. Ещё он слышал, что эти шутки Амандин неизменно задевают, так что ему самому не пришло бы в голову сказать вслух нечто подобное. Но гордость, с которой бывают отрезаны все сальные подозрения, делает Амандин ещё красивее. Действительно как аристократку.

Иногда Фирмин позволяет себе представить, как они стоят на украшенном лепниной широком балконе вдвоём, обсуждая последние веяния светской музыки — Фирмин считает модную нынче «Белую вуаль» несколько фривольной, Амандин со свойственной ей уверенностью находит всё же лёгкое очарование в том, как оттеняет мотив партия арфы. Мельком проходятся по новостям жизни их общих знакомых — граф ТеРамор снова женится, ТеВи зовёт сыграть на именинах второй дочери. Не опускаются, конечно, в сплетни, это было бы низко, так — лёгкий разговор. Обсуждают последнее совместное выступление, и Амандин прячет в уголках губ горделивую улыбку — они оба снова были великолепны, лучшие в своём потоке в пансионе и лучшие при дворе. Потом на балкон выходит граф ТеКас, давний друг Фирмина, не виденный им так давно, и Фирмин не без удовольствия представляет ему свою спутницу и супругу, изящную, словно статуя из дворцового парка…

Кто-то как будто случайно толкает локтем под рёбра, и Фирмину приходится отвернуться от окна, сливы и Амандин.

— Что такое, Фирмин? — Арно говорит вполголоса и обманчиво мягко, но взгляд недобрый. — Ты стал заглядываться на девчонок? Не расстраивайся, но, боюсь, твой райсорийский друг — всё ещё верх того, на что ты можешь рассчитывать.

Он с насмешливой утешительностью похлопывает по плечу. Фирмин покрывается пятнами.

— Это оскорбительно!

— О, вызовете меня на дуэль, этт? Или сочтёте за лучшее пожаловаться дяде? — Арно откровенно забавляется.

За семь лет жизни в пансионе он худо-бедно научился складывать слова поизящней, чем это делают в дешёвых пабах, но в повадках всё равно сквозит низость и грубость, которую едва ли можно прикрыть хоть чем-то.

Фирмин сжимает кулаки, пытаясь найти подходящие слова, но Арно не ждёт его — уже смеётся о чём-то с кучкой своих обожателей. Каким-то образом он раз за разом проходит по грани, не давая Фирмину достаточно веского повода, чтоб обратиться к этту Арману, но и не отступаясь. Дами и компания