Глаза урагана. Том I. Другая музыка - Demi Urtch

порывисто обнимает его, но замечает, как папа болезненно морщится, и тут же отпускает.

— Что-то случилось? — всё-таки не выдерживает, хотя, в общем, догадывается, что. — Что у тебя болит? Тебя смотрел доктор?

Как-то в четыре, кажется, года Энис навернулся, играя с ребятами на улице, и умудрился сломать руку. Он почти ничего об этом не помнит кроме того, что было ужасно больно — а потом вдруг перестало, и вот это «перестало» почему-то было удивительно прекрасным чувством. Тогда родители изрядно потратились на услуги отмеченного. Энис путано может припомнить какую-то сухощавую, в годах женщину. У неё были тёплые руки. И ещё пахло чаем с ромашкой. Кажется, тогда Энис впервые подумал, как здорово было бы, если б у него тоже были знаки. Но через год на общей проверке никаких задатков не нашли.

Очень жаль.

Если б они были, через два года Энис уже смог бы лечить все папины ссадины, мамин кашель зимой и ещё свои дурацкие синяки. А ещё не пришлось бы жить в пансионе. Правда, кажется, всех малолетних отмеченных забирают в храм, где придётся торчать аж до совершеннолетия, но родителям зато дают откуп. А ещё никто не стал бы обижать их, наверное, будь Энис отмеченным.

У него нет знаков. Поэтому он не может помочь папе. И у них нет больше денег на то, чтоб обратиться к отмеченному — здесь, в Темпете, это стоит куда дороже. Всех лекарей зазывают из Тарис, а кто поедет в другую страну, если оно того не стоит? Разве только те, кто не может оставаться в своей, вот как папа.

— Всё хорошо, — коротко и немного ворчливо, явно желая закрыть тему, отвечает он.

Небрежно треплет по голове, как глупого щенка.

Шаги мамы наконец достигают вершины лестницы, снова скрипит дверь, закрываясь.

— Как доехали? — спрашивает папа больше у мамы, чем у Эниса.

Она пожимает плечами, проходя мимо.

— Зной страшный, а ведь только начало лета.

Отчего-то неуютно, как посреди поля перед грозой, хотя Энис пока не видит никаких её явных предвестий.

Может быть, ему просто кажется. Сегодня весь день какой-то… немного странный, вот и кажется. Мама устала с дороги, а папе больно, и нет никакой грозы.

Перед папой приходится повторить выступление заново: про серёжки и всё остальное. Набор вопросов теперь немного другой. Энис старается следовать прежним версиям, хоть мама и ушла на кухню. Вдруг они станут обсуждать между собой потом? Воображаемой дружбе с воображаемым аристократом Фелисом папа, в отличие от мамы, не радуется. Ворчит, как обычно, что от подобных связей одни проблемы и уж лучше держаться подальше. Если б мама не вышла, они, возможно, опять бы поцапались.

После спешного отъезда из Тарис папа любит сетовать на аристократов и их непостоянное расположение. Гораздо лучше, говорит, играть для народа. Мама говорит, его игра для народа их вовсе не кормит, а ещё то и дело приносит тумаки. И игрой для народа не похвастаешь в приличном обществе. Дальше они обычно ещё много всего говорят, и папа стойко держится своего. Но Энис помнит ту затаённую гордость, с какой он рассказывал о выступлениях во дворцах Тарис. Иногда он говорил и о Райсории, но мало. Кажется, там у него складывалось хуже. В Райсории цитристов куда больше, чем в Тарис или Темпете.

Да, будь тут мама, усталая с дороги, раздражённая рыночной суетой и расстроенная песнями, которые играл Энис, она, наверное, вступила бы в спор. И это была бы та гроза, которую Энис предчувствовал. Но она обошла стороной.

Вот и отлично.

Папа расспрашивает не так долго и тщательно, и очень скоро они приходят наконец к тому, что Энис так оттягивал: игре на цитре. Он нарочно медлит, копаясь в сумке, в надежде выиграть время ещё и ужином, который мама вот-вот должна принести. Не хочется играть для папы сегодня. Лучше завтра, на свежую голову. Пока все рады, что он приехал, и всё так хорошо, а потом, потом папа наверняка останется им недоволен…

— Ну что ты там копаешься?

— Я сейчас, сейчас!

Папа подходит ближе, то ли чтоб поторопить, то ли просто слоняясь по комнате. Наклоняется к кукле, потерявшей убежище из брошенной сумки, поднимает и вертит в руках. Энис невольно напрягается, ожидая колкостей, и оттого возится ещё медленней, хоть цитра после игры в телеге и лежит почти на самом верху. Энис нарочно сделал мудрёный узел из шнурков. Подсмотрел его в какой-то книжке Фирмина про мореплавателей и выучил, просто из любопытства и ещё немного надеясь, что так никто не сможет залезть в его вещи. Впрочем, с Арно и его прихлебателей сталось бы просто вспороть сумку чем-нибудь.

Наконец — очень удачно на взгляд Эниса — входит мама с тарелками. От каши в них подозрительно пахнет горелым, но Энис пока утешает себя, что этот запах приелся на общей кухне — только и всего.

— А что же, у Перрина не было целой куклы? Или пожалел? Практично: вроде как подарок, а вроде как и от хозяйства не убудет.

— Прекрати. — Мама, не оборачиваясь, ставит тарелки на стол. — Он вообще не обязан был что-то дарить. Отдал, потому что не нужно — ну и пусть.

Нет, всё-таки не показалось. Всё-таки, хоть Энис и не видел маму с папой без малого год, чутьё у него всё ещё работает отлично. Попал домой посередь затяжной, многодневной ссоры — вот ведь повезло.

— Удивительно это от тебя слышать. Хорошо помню, как ты раньше чуралась вещей с чужого плеча.

— Не сравнивай! И раньше мой муж был в состоянии купить новые!

— Куда же делся этот славный малый?

Энис невольно пятится. Если встрянет — кто-то из них накричит на него, а другой использует это как повод сильней обвинить. Если б не близость ужина, Энис попытался бы незаметно уйти, но сейчас это так себе выход.

И зачем он только тянул? Взялся б сразу за цитру — и папа забыл бы про куклу! Почему Энис вечно делает всё не так?

— …Интересно, ты правда думаешь, что все эти его подарки — просто так?

— Окстись, он только недавно похоронил жену! В чём ты его подозреваешь?

— Похоронил — теперь свободен.

— Так ты будешь думать, если вдруг я умру? Сразу примешься искать новую? Ищи среди бродяжек, чтоб была рада любому углу и куску хлеба!

— Я не такой дурак, чтоб лезть в эту петлю второй раз.

— Лучше б ты думал так, когда вновь решаешь с кем-нибудь сцепиться!

Спина упирается в стену —