Повести и рассказы - Павел Мухортов

А Лена «мешалась под ногами», как любил повторять Ходанич. Она знала это, но не отступала, срывая маску со скользкого субъекта, и Олег не скрывал, что дал зарок обязательно рассчитаться с ней в удобный момент, однако момент как–то не представлялся.

И вдруг на химии неожиданное счастье улыбнулось ему. На парте Лены, невесть откуда и когда принесенный, лежал беззащитный букет цветов. От восторга Ходанич потирал руки. Фортуна улыбнулась ему и во второй раз: строгая химичка ушла в лаборантскую. Оперативно оценив обстановку, Олег пустил по классу плоскую шутку, что цветы у «зубрилы» для опытов. Лена еще не нашлась, как одернуть заносчивого, а он уже подскочил к парте, проворно схватил букет и завертелся в бешеном танце дикаря.

— Отдай!

— Не отдам! Слушай, подруга! Ты назовешь его имя, и я вызову его на дуэль, — высокомерно заявил Ходанич, вылупившись бесстыдными, стремящимися раздавить противника, глазами, дрыгая ногами, как лошадь перед стартом, даже челюсть вылезла вперед. Букет он зажал под мышкой, спрятав руки в карманы. — Наколись, подруга! — Ходанич выбросил правую руку вперед с растопыренными пальцами.

— Отдай! Я не шучу. Он спортсмен — процедила она.

Ходанич оторопел. Последняя фраза подействовала отрезвляюще. Погасла на лице ухмылочка. Он побледнел, потом покраснел. Злобно сверкая глазами, он с шумом вдыхал воздух, и ноздри его при этом раздувались. Чтобы не упасть в глазах одноклассников, Олег пробормотал:

— Мы еще побазарим с ним о подношениях и подарках.

И кинул цветы на парту.

«Прелестно», — подумала Лена, а вслух заверила, что устроит встречу, независимо от желания нахала.

Дальше день прошел без приключений, а веером прекрасная, чарующая фея танцевала с дорогим сердцу «мушкетером».

Ходанич рос здоровым, сильным и, как говорили учителя родителям, способным мальчиком. Учеба давалась легко. Глубоко в науки Олег не лез, схватывал на лету, отвечал поверхностно, но бойко, главное правильно. Большего от него не требовали. Изредка в школу звонил отец, осведомлялся об оценках и, удовлетворенный «воспитанием», в дела сына не лез, и Олег бы не смог теперь вспомнить когда в последний раз говорил с отцом о чем–либо, кроме бесконечного вытягивания денег на «жизнь». Отец отделывался «пятерками», был доволен, что не мешают ему работать.

Улица… Здесь Олег жил иначе. Тянуло к «резвым» играм ребят постарше, которые мужественно дрались с соперниками из других дворов, били по вечерам фонари, взрывали магниевые бомбочки в подъездах или поджигали дымовые шашки, пугали в темных переулках девочек, резались в карты в подвалах домов, свободно курили и выпивали. По своим физическим данным Олег проходил… но к великому огорчению ему отвели позорную роль шестерки: он бегал за сигаретами, сшибал на улице деньги у таких же, как он, мальчишек, проигрывал в карты, замечая, что соперники нечестны, но протестовать боялся. Однако с другой стороны Ходанич почувствовал как вознесся в глазах одноклассников — бывших друзей. Теперь его не просто уважали, а боялись, теперь он имел власть над ними и это чрезвычайно нравилось.

В десятом Олег одевался по последнему писку моды. Пораженные пижонством сверстники завидовали все–таки Олегу, и еще они завидовали той легкости отношений между ним и учителями, с которой одни ненавязчиво упрекали: «Олежек, ты идешь на золотую медаль, я устраиваю для тебя консультацию, а тебя нет», а он пожимал плечами с умным видом: «Извините, дела, м-да».

Иногда, впрочем редко, наступали минуты просветления и тогда, всматриваясь в зеркальную поверхность круглого предмета, где отражались такие же выпуклые зеркальные глаза, он ужасался. Будь он не Ходаничем, а кем–нибудь другим, слабостей бы не позволил, но он был им, со своим взглядом на мир, жизнь, общество. Он вдруг вывел неожиданно для себя самого, что умственные преимущества дают более светлые перспективы, а поскольку путь его был прямым и гладким, без головокружительных, опасных провалов, потому что папа расчистил этот путь от камней и терний, то, следовательно, идти надо в указанном направлении.

Жизненные блага в его понимании должны были выражаться в бредовой даче, машине–люкс, импортных шмотках. Но он никогда не посмел бы сказать об этом вслух, зато про себя частенько повторял: «Чем меньше совесть, тем больше всего другого! Хочешь жить — умей вертеться. Хочешь жить хорошо — вертись в два раза быстрее». Прописные истины практицизма Ходанич усвоил давно и крепко, полностью осознал их противоречивость, лишь столкнувшись с объективной деятельностью — «хочешь» всегда значительно опережало «умей». А хотел он многого. Например, чтобы Лена — эта гордая, независимая блондинка помирилась с ним, чтобы каждый вечер он кутил в шикарном баре, чтобы… чтобы… вечный соблазн и вечная неудовлетворенность.

В один из теплых сентябрьских вечеров он скучал за столиком в полюбившемся уютном баре «Юность». Здесь было хорошо и недорого, по его карману. «Кто же впервые показал мне этот блаженный уголок — находку цивилизации?» — копался он в провалах памяти.

— Забито? — пытаясь придать голосу железную твердость, пискляво произнес кто–то.

Вопрос заставил отвлечься и поднять глаза. Перед столом, слегка подавшись вперед и услужливо убылаясь, зависла человекообразная коряга, как подумал Олег, и с кислой миной выплюнул трубочку:

— Садись, — кивнул он подошедшему. — побазарим. А то от скуки сдохнешь.

— Черта с два! Скука не для нас, — усаживаясь за стол, сладким голосом напевал Хомяков. — Мы должны веселиться. Болван, кто не веселится. Жизнь — за счастье. Только надо вовремя ухватить и сорвать цветок радости. Будем знакомы. Василий Хомяков.

Он протянул скользкую руку.

— Ходанич, — парень протянул свою. — Ну что, брат лихой, затаримся в честь знакомства.

— За счастье. — Хомяков немедленно подозвал официанта и заказал два коктейля, настороженно прощупывая Ходанича. Тот молчаливым взглядом буравил Хомякова.

Из дальнего угла ненавязчиво струилась легкая, обволакивающая музыка. В центре, на плексовом полу, обнявшись, танцевали пары. Разноцветные полосы, тянувшиеся от прожекторов, покрывали их бледным светом. Под потолком плавал сизый сигарный дым, отчего обстановка казалась смазанной и нереальной, а лица раплывались.

Нарушил молчание Хомяков, но Ходанич перебил его вопросом:

— Слушай, брат лихой, мы раньше встречались?

— Так–то оно так… Я вообще–то за день успеваю побывать в разных концах города. Хомяков врал. Умей он еще находиться синхронно в трех местах, а не в двух, как обычно, он никогда бы не сидел сейчас перед самодовольным Ходаничем, который, видимо придерживался своей забористой философии, не болтал лишнего и поступал только так, как считал нужным, но поскольку разорваться на троих Васька не мог, приходилось лебезить и слушать болтовню этого пузатого кретина.

— Не кипятись, брат лихой, — гипнотизировал ледяными глазами Ходанич. — Мы где–то виделись.

— Ах! У них любовь. Как трогательно! — с убийственной иронией сказал Васька, указывая на влюбленных. Он поспешил перевести разговор, обнаружив странное сходство между Ходаничем и парнем, которому когда–то на толчке спихнул зеркальные очки по двойной цене. «Он самый? Черта с два! Но… Невероятно. Он дагадался». Тревога не обманула Хомякова, и он чуть не поперхнулся, когда Олег недоброжелательно покачал головой и уличил его во лжи:

— Не крути, брат лихой… Я встречал тебя. Восстановить картинку?

Но Хомяков отыскал предлог, чтобы картинку не восстанавливать и кое–что рассказал о себе. Рассуждая, они пришли к соглашению, не сразу, хотя довольно быстро. Они нашли, что, в принципе, являются единомышленниками, поскольку каждый из них стремился урвать от жизни добрый кусок, что перевернут горы, объединив усилия, что… Затея с фарцовкой, высказанная Васькой, отнюдь не показалась Ходаничу пустой и нелепой. С минуту Олег взвешивал предложение, бросил испытывающий взгляд на Хомякова, потом загорелся этой шальной, соблазнительной мыслью и в порыве восторга ущипнул Хомякова за ногу. Васька не обиделся, бесцеремонный компаньон вполне устраивал.

Однажды Васька выложил, что имеет неугомонного врага. Врагом был Ткачук. Ходанич, конечно, пропустил мимо ушей и не придал значения слезным излияниям сообщника, и до поры до времени Генка не всплывал в разговорах, вплоть до сегодняшнего дня, вернее утра, когда упрямая Ленка–коза пригрозила «мушкетером».

Телефонный звонок, неистовый и протяжный, магической силой непринужденно вынул Хомякова из удобного положения в кресле и притянул к дребезжащему аппарату… Если и бывали минуты, когда Ваське ничего не хотелось, когда он тонул в булькающем болоте аппатии, входил в него подобно анабиозу, то и тогда любая возможность, пусть даже весьма туманная — отыскать новую сплетню — моментально, словно волшебный эликсир, придавала неукротимую энергию этому организму.