Метели ложаться у ног - Василий Ледков

Ехать по целине пришлось не особенно долго. На вершине лысого безымянного холма Сэхэро Егор, ехавший первым, резко остановил упряжку.

— Вот она, — сказал он, показывая на выбитую копытами и полозьями саней полосу земли шириной в десять саженей, которая, змеясь, бежала на закат по пологим холмам.

— Река гнева и доблести… вот ты какова! — сказал после долгого молчания Делюк, смотревший неотрывно на полосу выбитой земли, которая, вонзаясь иглой в горизонт, вилась по холмам и низинам, как брошенный на землю тынзей.

— Да, это она. Я по ней туда и обратно на То-харад дважды ездил: в позапрошлом году и годом раньше. В конце лета и осенью мы проходили здесь, а на Святых сопках на берегу губы, недалеко от устья Печоры, в тот и другой разы по две луны ждали, пока реки заснут. От Святых сопок до То-харада — рукой подать, но много коварных речушек, да и налет лучше делать зимой, потому что оленьи упряжки что ветер носятся по рыхлым снегам, а однокопытный русский гривастик[62] не может бежать по глубокому снегу, по самый живот проваливается, точно в болоте вязнет, — говорил Сэхэро Егор, но слушал ли его Делюк, всё ещё смотревший на дорогу, трудно было понять. Сэхэро Егор же продолжал: — Дел на этой стоянке всем хватало. Меняли стершиеся полозья саней — плавника-то — горы! — запасались нерпичьим жиром, сушили траву и, конечно же, делали стрелы, точили железные наконечники к ним, оперяли.

— Да, к большому бою надо готовиться и от пули русского бердыша надо уметь уходить, — сказал Делюк и на этот раз первым погнал свою упряжку.

Каменистая почва звенела под копытами оленей, щекотал щеки встречный ветер, струясь по лицу, как вода. Ехать по утоптанной десятками тысяч копыт дороге было легко, но шесть быков на привязи за спиной при частых рывках или тормозили ход, или, рванув неожиданно вперед, несли нарту боком. Это сильно мешало ровной езде, но без этих оленей нельзя было отправляться в путь, потому что упряжных надо менять, а до основной массы саювов, где олени сменной упряжки идут вольно, было ещё очень далеко. Хотя олени Делюка и Сэхэро Егора шли резво, долго тянулись дни, однообразно нудна и утомительна была дорога. Первые двое суток Делюк и Егор ехали и днем и ночью. Потом они с утра стали ложиться спать, а в самую жаркую пору дня подкармливали возле дороги оленей и уже под вечер снова отправлялись в путь. По вечерней и ночной тундре ехать было легко, так как на травы падала роса и полозья по ней скользили лучше, а ночной прохладный воздух приятно остужал разгоряченные тела ездовых и запасных оленей.

По укатанной тысячами упряжек военной дороге на То-харад, который уже трижды пылал от рук и огненных стрел карачеев и большеземельцев, нарты шли ровно, а на мешках, набитых перьями лебединых, гусиных и утиных крыльев, было мягко сидеть и тепло спать. Для оперения «боевых стрел содержимое мешков копилось обычно годами. В сухую погоду Делюк и Егор спали на земле, подстелив мешки с перьями, а в дождь они ложились под нарты, оленей, чтобы те могли есть, отпускали в постромках на длину тынзея, второй конец которого привязывали к копыльям нарт.

Только на пятнадцатые сутки после выезда из своих чумов, когда впереди постепенно выросли синие иглоподобные пики Таброва, Делюк и Сэхэро Егор догнали пять упряжек, выехавших после основной массы саювов, а ещё через день они наткнулись на двадцать воинов, стоявших на отдыхе. Хотя упряжные и подменные олени были сильно уставшими, ехать стало легче, потому что быков на привале они отпускали на вольный выпас, следя за ними по очереди, да и стоянки решено было делать суточными: до зимы ещё далеко — спешить некуда…

Через день двадцать семь упряжек, в числе которых были и упряжки Делюка и Егора, у истоков реки Хыльчув на Вангурее — волшебной красоты горах Большеземельской тундры — настигли двести с лишним людей в сюмах, которые после долгой и нудной езды получили право на недельную стоянку, чтобы могли отдохнуть и олени и люди. Им было велено поджидать тех, кто выехал позже и кто отстал. Кроме того, на Вангурее, где гнездится множество гусей, а в горных реках, бегущих по камешкам, в обилии голец и семга, можно было запастись гусятиной, лососем и белорыбицей для общего котла на первое время, пока не налажены охота и рыбалка на основном привале саювов — на Святых сопках на берегу залива, откуда в ясную погоду хорошо видно за гладью воды широкое устье Печоры — Большого Ивового моря.

30

Вангурей… Величественная красота подернутых дымкой сопок, причудливые очертания каньонов с ветвями расселин, похожих на лосиные рога, чистый горный воздух и высокое лазурное небо будили в людях возвышенные чувства сыновней гордости и щемяще нежной любви к родной земле, живой и мыслящей частицей которой были они сами.

Делюк фанатично любил открытые небу родные равнины, но навсегда был очарован горами на Полярном Урале, на родине милой Ябтане, которая перед его глазами, как наяву, возникала всё чаще и чаще по мере удаления от своего чума на берегу реки Пярцор, где осталась она — юная и ласковая. А когда перед Делюком вырос неожиданно синеглавый Табров, осязаемо близко возникла улыбающаяся Ябтане с еле уловимой грустинкой в глазах. В тот же миг она приблизилась к нему лицом, заслонив собой горы и всё на свете, — и вот уже Делюк видел только её глаза, которое с неодолимой силой втягивали его в бездну огромных зрачков, где, переливаясь как полосы полярного сияния притушенных тонов, бушевало бледно-розовое пламя, излучая тепло. Делюку стало страшно.

— Х-фу! Не с ума ли схожу?! — выдохнул Делюк и невольно закрыл глаза, но и сквозь веки он всё ещё видел зрачки Ябтане, пышущие жаром, но в то же мгновение она удалилась вдруг, превратилась в маленькую точку и совсем исчезла, а перед Делюком громадой снова заслонили полнеба зубчатые горы Таброва. Делюк вздохнул облегченно, но всё же подумал с тревогой: «Все ли ладно на стойбище?» Олени упряжки и подменные олени, давно уж примерившись к шагу друг друга, на широкой военной дороге мерно отстукивали дробь копытами, ровно скользила нарта.

О загадочном и вместе с тем жутком видении Делюк не только не рассказал Сэхэро Егору, хотя они ничего не таили друг от друга, но и боялся вспоминать. «Да нет, ничего не может случиться. Ябтане, наверно, просто скучает», — мысленно успокаивал он себя.

На Вангурее Делюк уже дважды видел Ябтане, но не так близко, как на Таброве, а потому страх у него постепенно прошел. Сначала, в первый же день приезда на Вангурей, она показалась ему укрупненно, как бы вросшей в самую высокую гору, ставшей горой, а второй раз она явилась к нему в тот момент, когда Делюк перед сном лежал с открытыми глазами. Делюк не пытался заговорить с ней, потому что он ясно понимал, что это лишь плод его воображения.

— Что случилось? Что ты плачешь, милая? — спросил Делюк свою Ябтане, явившуюся вдруг на рассвете, когда все его спутники ещё спали. Никогда он не видел её такой грустной и тем более плачущей так горько. Сердце у него сжалось, всё тело до копчиков пальцев заныло, точно тысячи игл вонзились в него.

— Я и не плачу. Страшно мне! — услышал он срывающийся голос юной жены. — Ты не на гусиную охоту идешь. Береги себя! Стерегись людей, кто будет с тобой. Души у иных — страшнее капкана!

— Не бойся, Ябтане, я не куропатка, чтобы голову в петлю силка совать! Страшного не будет: нас много!

— Э! Что это ты… Делюк? С кем так громко разговариваешь? — дернул его за плечо лежавший рядом Сэхэро Егор. Он не спал уже и слушал, как поет утро.

— А? Что? — оглядываясь, спросил вскочивший Делюк и сказал: — Ябтане!.. Ябтане здесь только что была!

— Приснилась, — сказал Сэхэро Егор и лениво повернулся на другой бок, давая знать, что он ещё не выспался и Делюку не мешало бы ещё поспать.

Делюк снова лег, поняв, что это был сон. Ворочаясь на мешке перьев, он полежал ещё немного, но уснуть не смог, тронул Сэхэро Егора за плечо и признался:

— Что-то больно часто я вижу Ябтане. Не случилось ли что?

— Скучает, — сказал Сэхэро Егор и добавил, зевая: — И сам, наверно, по ней соскучился.

Делюк промолчал, хотя ему очень хотелось сказать, что и соскучился он по ней, и очень боится за неё, оставшуюся в чуме с пожилыми женщинами и его малолетними братьями, от которых не придется ждать помощи в случае беды.

А тревога была не напрасной, хотя, в сущности, ничего плохого не могло случиться. Принимая Ябтане за дочь Санэ, уже трижды наведывались в чум Делюка сваты. Они сватали Ябтане. Но как только слышали, что Ябтане вовсе не дочь Санэ, а жена Белого Ястреба — самого могучего в тундре шамана, слава которого росла, как ком мокрого снега, они в паническом испуге летели в свои стойбища, точно раненные в клюв птицы. Ябтане очень не нравились эти назойливые «гости». Когда в чуме появились первые сваты, она очень испугалась и отчаянным криком души позвала Делюка. Мысленно позвала. Но те, как только услышали, что Ябтане жена Делюка, метнулись назад, как псы от палки, и спешно удалились. Когда в такой же растерянности покинули чум вторые и третьи сваты, Ябтане почти совсем успокоилась, но она всё равно каждый день молилась тайком солнцу, небу и земле, чтобы скорее вернулся Делюк.