Метели ложаться у ног - Василий Ледков

— Кого вольный ветер к нам занес? Или, может, вы туда же? В То-харад? Наши пятьдесят мужиков подались уже туда. Вместе с саювами[59] пошли. Хозяин То-харада, говорят, совсем лицо потерял: и песцов, и оленей, и рыбу подайте ему! И чем больше, тем лучше! А за что? Это, мол, говорит, за то, что в тундре живем. А она якобы его земля, и за неё надо платить! За то, что живем на ней! — многословно и не совсем понятно заговорил вдруг рослый лет пятидесяти на вид мужчина в добротных пимах с дорогими сукнами и в нарядной малице из раннего няблюя.

Делюк растерялся, он не знал, что сказать, потому что был ошеломлен неожиданным сообщением собеседника.

— Не понял, — сказал он для отвода глаз. — Не понял, что ты говоришь. О чём говоришь.

— Не понял?! — глаза у говорившего так округлились, что, казалось, вот-вот из орбит выскользнут. — Вся тундра пошла на То-харад! Вся тундра! Кто людей, кто оленей направил на То-харад, а кто и сам подался туда!

— И зачем же? — слетело с языка Делюка машинально, на его лице не мелькнуло и тени удивления, хотя он прекрасно знал, что такое То-харад и зачем туда едут, но ему надо было подумать, разобраться в обстановке.

Человек в нарядной малице бросил зло:

— А затем, чтобы чужие люди, чужого рода и племени, не считали себя хозяевами нашей земли! Хозяевами нашей родной земли! — и добавил, понизив голос: — Не слыхал? Ведь вся земля только об этом и говорит. Живет этим!

Делюк, живший всё время в отрыве от людей, не знал, конечно, чем живет тундра, но слова собеседника подействовали на него.

— Дела-а! — пропел он и спросил больше для того, чтобы не молчать: — Вся тундра, говоришь, пошла на То-харад? — И добавил: — Славную игру затеяли! Славную! Надо. Надо, чтобы и в четвертый раз запылал этот поганый То-харад!

— Игра стоит этого! — твердо заявил всё тот же рослый. — Сын мой тоже ушел туда. С луком! Для него и для всех саювов я чуть ли не полстада отколол: ради нашего люда и нашей родной земли оленьего дитя мне не жаль. Пусть и олени добру послужат! — собеседник оперил глазами Делюка с ног до головы и спросил вдруг: — Сам-то ты веткой дерева какого рода будешь? — и добавил, как бы заполняя паузу: — Меня в тундре Пирцёй из рода Тайбари зовут.

Не ожидавший такой встречи с самим Пирцёй, хозяином десяти тысяч оленей, в чье стадо он, собственно, и ехал вместе с Сэхэро Егором для угона животных, Делюк, чтобы сбить волну растерянности, переступил с ноги на ногу.

— Делюк я, — сказал он. — Имя моё ничего не говорит. Отца звали Сэрако Паханзеда. И его мало кто знал.

Делюк заметил, как подпрыгнули на лоб широкие, но жидкие брови Пирци и глаза его широко открылись. Пирця тут же перевел взгляд на Сэхэро Егора, он понял, в чем дело, и, подняв лицо, показал подбородком на собак. — Узнаю рыжую свору. Много о ней тундра говорит. Не будь здесь тебя, Делюк, хозяин их, — он кивком показал на Сэхэро Егора, — явившись сам, не ушел бы добром! — он снова взглянул на Делюка и спросил зло: — Сколько надо оленей?

Делюк растерялся, он хотел сказать, что не нужно ни одного оленя, но язык у него не повернулся, потому что он за оленями и ехал. Он молчал.

— Сколько не жаль! — крикнул за него Сэхэро Егор, стоявший поодаль.

Сидевшие возле Пирци два пастуха пожали плечами.

— Хватит двух сотен? По сотне каждому? — спросил Пирця и добавил заискивающе: — Тебе, Делюк, я дал бы и больше, но, я уже говорил, почти полстада к То-хараду отправил.

— Две сотни — это олени! Конечно, хватит, — сказал Делюк и взглянул на Сэхэро Егора. — Думаю, и мы через денек-два тронемся к То-хараду. Так я говорю, Егор?

Сэхэро Егор кивнул согласно и сказал:

— За спинами других не годится стоять. Если зовет земля, надо ехать!

— Да, нельзя быть глухим к зову матери! — подхватил Делюк.

— Это разговор! Деловой разговор! — заявил, вставая, Пирця, почти бегом подлетел к своей упряжке и поехал.

Вскоре он отколол от стада около трехсот оленей и крикнул:

— Олени ваши! Гоните, куда хотите! И делите!

Делюк и Сэхэро Егор молча направились к своим нартам.

28

На полдороге друзья разъехались, решив, что дня через два они встретятся на берегу озера Салекута, чтобы поехать вдогонку саювам, идущим на То-харад, и Делюк один погнал оленей к своему чуму. Настроение было приподнятое, и наружу рвалась песня:

Стучат копыта быстрые,идет земля волной.По То-хараду выстрелюгорящею стрелой.Слизнет огонь весь То-харадс лица моей земли,не будет злого То-харадни рядом, ни вдали.Чужому люду нечегонаш край родной топтать!Живи на веки-вечныеты, тундра, — ненца мать!

Он пел, покачиваясь в такт песне, вычеканивая каждое слово. Напуганное собаками Сэхэро Егора, оленье стадо шло широкой машистой рысью, а потому дорога промелькнула быстро. Неожиданно из-за холма, как стопалая рука, поднялась вдруг макушка чума. Когда показался весь чум, Делюк не поверил своим глазам: на пастбище, левее стойбища, он увидел оленье стадо.

— Дела-а! — сказал он не то удивленно, не то возмущенно. — И жизнь-то вся — как сон!

Оставив пригнанных от Пирци оленей, Делюк мигом подлетел к своему чуму и только тогда увидел три упряжки на привязи. Около них было трое мужчин в малицах, четвертый, без малицы, со связанными за спиной руками, стоял между ними на коленях, склонив низко голову. Увлеченные своим, они не видели приехавшего Делюка. Тот молча наблюдал за ними. Связанный хотел было встать, но один из троих метнулся к нему, пнул по заду и дернул за связанные руки.

— О-о! Й-э-э![60] — простонал тот и снова упал на колени.

— Что вы тут делаете?! — Делюку стало жаль избиваемого, хотя он сразу догадался, что это именно тот, кто угнал оленей. — Развяжите и отпустите человека!

Все трое разом повернулись в сторону хозяина стойбища. Делюк не мог не узнать в них Сядэя Назара, Туси и шамана Няруя. «Сами корни земли! — подумал Делюк и улыбнулся ехидно. — И Няруй не постеснялся явиться!» Медленно повернул голову в сторону Делюка и человек на коленях. Делюк узнал в нём Ячи.

— Во-о-от грех-то! И своего лучшего друга не пожалели! — искренне удивился Делюк.

— Он!.. — хотел что-то сказать Сядэй Назар, показывая рукой на Ячи.

— Всё ясно! — перебил его Делюк и после паузы добавил: — Не делом вы заняты. Не делом, когда вся тундра… на То-харад идет!

Те переглянулись и застыли молча.

— Знаем, — сказал Туси.

— Знаете — тем лучше. Развяжите своего друга и езжайте в свои стойбища, а там на То-харад! Сами идите или людей направьте. Забудьте все мелкие ссоры и обиды. Тундра зовет! — распорядился Делюк чуть ли не приказным тоном, будто его уполномочили, и, шагнув к своему чуму, бросил: — За оленей — спасибо!

Туси развязал руки Ячи, но тот плюнул ему в лицо и, пока тот был в оцепенении, ударил кулаком по зубам.

— Вот дурак-то! — взревел Туси и, выплюнув зуб, пнул Ячи в пах.

— Йы-ы!.. — взревел Ячи, падая.

— Но-но! В тундре, а не у меня на стойбище… куропачьтесь! — повысил голос подходивший уже к чуму Делюк.

Переглянувшись, двое богачей и шаман пошли к своим нартам, гикнули на оленей и помчались в тундру, оставив на стойбище избитого Ячи.

В досаде Делюк махнул рукой и зашел в чум.

Когда на травы упала роса и вызвездилось заметно потемневшее августовское небо, на запасной нарте Делюка собрался в дорогу и Ячи. Он не знал, как отблагодарить Делюка за великодушие и помощь.

— В беде не забывай и меня, — сказал он на прощание, и легкая его нарта исчезла в ночи.

29

После первой брачной ночи Делюку не хотелось покидать постель, он жаждал продлить каждый миг утра, когда еще можно было беззаботно понежиться возле юной Ябтане, но за нюками на все голоса пели птицы, поднимая день, через большое отверстие макодана тянулись в чум ослепительно яркие лучи солнца. Было слышно, что на второй половине чума поднялась мать, и Ябтане тоже надо было вставать, чтобы как хозяйке чума первой раздуть семейный очаг.

Ещё труднее было вставать Делюку после второй медовой ночи. Ему до самой последней капельки хотелось испить сладкую чашу семейного счастья, но он был человеком в сюме, и святой долг сына земли властно звал в дорогу на То-харад, куда теперь всеми земными воргами, как ручьи по весне к морю, бежала вся тундра.

Когда солнце над горизонтом поднялось на длину вытянутой вожжи, Делюк был в пути. В полдень на берегу озера Салекута он встретился с Сэхэро Егором — и вот уже две упряжки летели к хребту Пярцор, вдоль которого вьется военная дорога на То-харад, проложенная тысячами упряжек в год небывалого зноя и бешеного овода восемь лет назад, когда возмущенные притеснениями, невесть откуда взявшимися долгами русскому царю тундровики двинулись на То-харад, срубленный осенью 1499 года дружиной князей Семена Курбского, Петра Ушатого, Василия Заболотского-Бражника на берегу Пустого озера возле Печоры. За шестнадцать десятилетий городок расправил плечи и поднял голову. Далеко, даже за Камень и полноводный Енся ям[61], тянулась хваткая рука ненасытного То-харада за дорогими мехами, мясом, рыбой и моржовым зубом. Это было не по сердцу вольному и гордому народу, о котором ещё со времен Великого Новгорода — с ним ненцы на равных вели торговое дело — плелись всякие небылицы. Иноземцы называли ненецкую землю Лукоморьем. «Люди Лукоморья засыпают на зиму наподобие лягушек и оживают весной. Ещё восточнее живут люди с песьими головами»… — такое сообщение, почерпнутое из «Русского дорожника», оставил в своих «Записках» посланец римского кесаря барон Сигизмунд Герберштейн, который, посетив Московию в начале XVI века, встречался с Семеном Курбским и слушал его рассказ о походе в Югорию. Таких и подобных этому сообщений о тундре было много, ибо они строились на слухах, и образованный мир плохо знал дальний Север и его обитателей…