Последнее дело Холмса - Артуро Перес-Реверте

видела?

– О том и речь.

– И?

– Ну, здесь придраться было не к нему.

– Здесь? На Корфу?

– В Греции. И, насколько я знаю, везде за пределами его страны.

– А там?

В Турции, отвечала она, по словам греческой полиции, дело обстояло иначе. Еще несколько месяцев назад Кемаль Карабин был владельцем частной клиники, переживавшей тяжелые времена. Он оказался по уши в долгах, под угрозой ареста имущества, но тут от скончавшейся пациентки ему достались какие-то деньги. Убегая от кредиторов, доктор первым же самолетом улетел в Афины, а оттуда перебрался на Корфу. Отель мадам Ауслендер на острове Утакос стал его временным убежищем – местом, где можно было пересидеть и незаметно дождаться, когда уляжется шумиха.

– У Греции есть договор с Турцией об экстрадиции?

– Нет.

– Ах вот оно что… Интересно. А можно ли взглянуть на его паспорт?

– Можно, я полагаю.

Тут меня осенило:

– А наши?

– Зачем вам? – удивилась она.

– Чтобы познакомиться поближе.

Она оглядела нас и, убедившись, что моя идея всеми одобрена, поднялась и ушла к себе в кабинет.

– Не вижу связи между Карабином и Эдит Мендер, – сказал Малерба.

Пако Фокса не промедлил с ответом:

– Он делал вскрытие или, по крайней мере, детально осматривал тело погибшей.

– И что с того?

– И мог обнаружить нечто такое, чего знать не следовало.

– Кому?

– Не знаю. Убийце или ему самому.

Я повернулся к присутствующим. Взглянул на Веспер Дандас:

– Между вашей покойной подругой и доктором были какие-то отношения? Они были знакомы раньше?

– О нет! – ответила она, но тут же добавила уже не так уверенно: – Насколько я знаю… – Она закусила губу. – Ну и ну… Из-за вас я засомневалась.

– В чем?

– В том, были они знакомы раньше или нет.

– Как по-вашему, это возможно?

– По-моему, нет… Не знаю.

– Вы видели, как они разговаривали?

– Кажется, они слова друг другу не сказали.

– Это ничего не значит, – влез Фокса.

– Теперь, когда вы заставили меня вспомнить, – продолжала она, – мне кажется, они избегали друг друга. Вернее, Эдит избегала его. Мне он внушал какую-то безотчетную неприязнь, но…

– Ваша подруга как-нибудь отзывалась о нем?

– Нет, иначе я бы запомнила.

В эту минуту вернулась Рахиль Ауслендер. С пустыми руками и с растерянным видом. Она взглянула сперва на Жерара, Эвангелию и Спироса, а потом уже на всех нас:

– Паспорта пропали.

Последовал негодующий ропот. Потом заворчал протестующе Ганс Клеммер и отпустил цветистое итальянское ругательство Малерба. Фокса же ограничился тем, что медленно закурил сигарету.

– Боюсь, Холмс, – проговорил он очень спокойно, – что профессор Мориарти обставляет нас по всем статьям.

Невеселая в тот день вышла трапеза – чуть теплый фасолевый суп и бараньи отбивные, – приправленная боязливыми и подозрительными взглядами. Все это напоминало черно-белую версию картины «За отдельными столиками». Мы обедали молча, склонившись над тарелками, которые подавали Эвангелия и Спирос под присмотром Жерара. Даже он, неизменно безупречный метрдотель, был рассеян и уносился мыслями в неведомую даль: раскрошил две пробки, прежде чем сумел наконец откупорить вино, как положено. Я сидел за одним столом с Малербой и Нахат, с которыми обменялся лишь несколькими словами. Темная зловещая тень нависала над нами.

Пообедав, мы поднялись, но все остались на первом этаже. Прислуга принялась убирать со столов, а постояльцы собрались в салоне: одни присели, другие стояли, и все старались держаться поодаль друг от друга, словно между нами были вырыты рвы. Даже Нахат Фарджалла, обычно такая говорливая, хранила молчание, сидя на диване рядом с Малербой и томно поглядывая на меня с видом дамы, выбравшей не того кавалера и намеренной в скором времени исправить ошибку. Супруги Клеммер расположились у шахматного столика, Веспер Дандас – в кресле возле стеклянной двери в сад, а Фокса – неподалеку. Я уселся у маленькой стойки бара со стаканом тоника «Швеппс», налив его себе собственноручно, а мадам Ауслендер – передо мной.

– Не понимаю… – сообщила она мне.

Сказано было вполголоса, доверительно, хоть и внятно, и в голосе ее звучали растерянность и недоумение от пропажи паспортов. В устах этой женщины – всегда такой невозмутимо спокойной, с таким житейским опытом – этот тон усиливал тревогу. Я стал выяснять подробности.

– Где вы их хранили?

– В ящике письменного стола.

– Замок взломан?

– В этом не было необходимости – ящик был не заперт. – Она взволнованно повела глазами. – Мне некого опасаться.

– Было. Теперь есть кого.

– Ну да. С недавних пор…

Она немного помолчала.

– Ясно одно: мы не можем сидеть вот так, пока не стихнет шторм, и караулить друг друга. – Она всматривалась в мое лицо, явно не зная, надеяться на меня или не стоит. – Что же касается вас, Бэзил…

– Подвигов от меня ждать не надо.

Она вздохнула:

– Я видела в жизни много ужасов, но такого…

– Да, – вынужден был признать я. – Жуткая игра. Бессмысленная и извращенная.

– Зачем красть паспорта? – обратилась она ко мне, словно я мог дать ей ответ. – Неужели так важно установить личность Кемаля Карабина?

Я размышлял, стараясь не обмануть ее ожидания.

– Там стоят штампы с визами, указано, где бывал, куда ездил податель сего, – наконец сообщил я категорическим тоном, имитирующим уверенность. – Быть может, речь идет не только о документах доктора. Быть может, кто-то захотел сравнить его маршруты с собственными. И выявить подозрительные совпадения.

– Вы полагаете, причина может быть в этом?

– Ничего другого мне пока в голову не приходит.

– Эдит Мендер, Карабин… Кто еще?

– Не знаю.

Мы помолчали. Остальные ловили каждое наше слово. Я сделал глоток.

– Мне припомнилась одна старинная история. В жизни каждого человека есть секреты, которые могут привести его в тюрьму или на эшафот. Однажды был поставлен опыт над неким видным церковником, епископом, известным своей святостью. На каком-то пиршестве друзья, решив подшутить над ним, передали ему записку такого содержания: «Все раскрыто, беги, пока еще можно». И подпись – «Друг». Прочитав такое, епископ поднялся, вышел – и больше его никто никогда не видел.

Рахиль Ауслендер слабо улыбнулась.

– Пример неплох, – согласилась она. – Я и сама могу привести нечто подобное.

– Не сомневаюсь, – кивнул я, вспомнив о ее еще недавнем прошлом.

Она потеребила свои кольца и снова вздохнула.

– Слишком большое значение придаем мы жизни, – сказала она неожиданно холодным тоном. – Мы, люди, суть не что иное, как животные, которые носят одежду и наделены толикой разума. Вот и все.

Я взглянул на нее с новым интересом:

– Полагаю, у вас есть веские основания считать так.

– Разумеется, есть. Я видела столько смертей, что смею считать себя авторитетом в этом вопросе. Вы удивились бы, узнав, как дешево стоит человеческая жизнь.

– Да нет… Едва ли.

– Я говорю кое о чем посложнее, – сказала она так спокойно, что меня бросило в дрожь. – Массовая гибель воспринимается спокойнее, чем индивидуальная. Когда истребляются тысячи, страх растворяется, становится безымянным. И даже лица жертв в конце концов делаются неразличимы.

Я воздержался от комментария. Чем бы я мог возразить женщине, пережившей Освенцим? После долгой-долгой паузы она засмеялась мягко и как бы про себя. И сказала:

– Забавно. Все, и я в том числе, знают, что вы актер. И все-таки мы продолжаем на что-то надеяться.

Мне и здесь оставалось лишь пожать плечами. Что еще я мог сказать или сделать?

– Делайте то, что в ваших силах, Бэзил. Пока не появилась настоящая полиция, я очень прошу вас сделать все, что в ваших силах.

– Не уверен, что способен изобличить преступника, – чистосердечно признался я.

Она кивнула на Фокса, который все так же сидел напротив Веспер:

– А вот он, кажется, уверен.

– Всерьез его не принимайте. Сеньор Фокса ценит добрую шутку.

Я сказал это во всеуслышание, и Пако послал мне взгляд сообщника, отчего я почувствовал себя неловко. И отвел глаза.

– В сущности, это не важно, – сказала мадам Ауслендер. – Важно, чтобы кто-то, пока не разрешится эта абсурдная ситуация, сумел воплотить в себе закон. А вы некоторым образом годитесь на эту роль. Понимаете? Вы заложник собственной роли, образа великого сыщика, столь памятного нам всем. Так что выбора у вас нет.

Она положила ладонь на мою руку. И сейчас же сняла.

– Прошу вас, продолжайте свои попытки. Свою игру или как еще