Дура LEX - Борис Палант

— Боря, чем я могу им помочь? Ты знаешь, что я с судьями в гольф не играю. Честно говоря, они мне уже осточертели. Ведут себя как-то несолидно. Угрозы Левана мне по барабану, но раз он так поставил дело, то пошли они оба на хер. Срань поганая.

— Что мне им сказать?

— Скажи что хочешь. Скажи, что не нашел меня. Заказывай, не стесняйся, и не вздумай платить. Эй, Гоша, чтоб на этом столе все было по высшему разряду, сам проследи. И счет мне принесешь. Даже типов (с ударением на последнем слоге) не брать!

— Айлин, тебе нравится еда в нашем ресторане? — спросил он вдруг Айлин по-английски.

— Очень вкусно! — ответила Айлин.

— Хорошую ты себе бабу нашел, хоть и американку, — вздохнул Сережа. — Ну, отдыхайте.

Сережа отошел, и к нашему столу тут же подсел какой-то человек, который сказал, что узнал меня и хочет задать всего один юридический вопрос.

— Можно? — жалобно спросил он.

— Задавайте.

— Я приехал в Америку четыре года назад. Родился я в Ленинграде, но во время войны мою семью эвакуировали в Казахстан.

— Итак, ваш вопрос.

— Сейчас, я же должен рассказать вам свою историю, иначе вы вопроса не поймете.

— Понимаете, я здесь с женой. Она американка, нас не понимает, и ей уже очень скучно. Можно, вы мне расскажете свою историю в другой раз?

— Так это ваша жена? — Ленинградец встал, взял руку обомлевшей Айлин и поцеловал ее.

— Хороший у вас муж, очень хороший. Можно я с ним немножко поговорю? — сказал ленинградец на ломаном английском. — I speak to your husband. ОK?

— No, not ОK! — закричала Айлин, поскольку оркестр начал играть. — My husband and me go home.

Айлин схватила меня за руку и потащила к выходу. На тарелках остались шашлык, семга, балык, соленья и прочие деликатесы.

Мы выскочили из ресторана. Вокруг шумел и вонял пищевыми отходами Брайтон. Евреи и китайцы закрывали лавки, утрамбовывали мусор в громадные мешки, с грохотом опускали ставни лавок. С еще большим грохотом над Брайтон Бич-авеню проползал сабвей. Свежие, нарядные евреи входили в рестораны, а их уже накачанные, размазанные, растрепанные и вспотевшие от танцев собраться оттуда выходили. Американская мечта — русская жратва и русское веселье при американских конституционных правах — осуществлялась на глазах.

Валет подкатил мою синюю «Альфа-Ромео», я сунул ему пятерку, открыл для Айлин дверь, залез сам и со злостью врубил первую, доведя предварительно обороты до трех тысяч. Айлин дернулась назад:

— Fuck you, Boris.

Мы выехали на Белт Парквей и помчались к мосту Верраззано.

— Борис, выйди из этой игры, — сказала Айлин, закуривая.

Айлин очень редко курила, одну-две сигареты в месяц.

— Это ты так говоришь потому, что насмотрелась моих соплеменников, — ответил я, сбавляя скорость. Я не был пьян, но быть остановленным полицией все равно не хотелось. — Ну ладно, они представляют собой не лучшее зрелище, а ирландцы в своих барах, ты думаешь, гораздо лучше? Тоже, наверное, напиваются, только не водкой, а скотчем. Те же сорок градусов. Ну не танцуют они при этом, а сидят в твидовых пиджаках и бухают виски не залпом, а маленькими глоточками. Просто образ ирландца в баре тебе ближе, чем образ танцующего русского еврея, или, что еще хуже, еврейки.

— Ты еще из меня антисемитку сделай. Я не пытаюсь настроить тебя против твоих соплеменников, не в них дело. Бывает так — зайдешь в какое-то место и сразу понимаешь, чем это место дышит. В ирландском баре свой дух, в русском ресторане — свой. Веселятся или грустят и там, и там. Но в русском ресторане пахнет еще и преступностью. Может быть, это шальные деньги, может, супердорогие шмотки и драгоценности, может, икра на каждом столе, может, заказы песен оркестру — я видела, как главному в их оркестре дали сто долларов за заказ песни. Везде деньги, деньги… И еще — ирландцы не выпендриваются, они сидят тихонько и пьют, играют в карты. А в русском ресторане все друг перед другом выпендриваются. Даже ты выпендривался.

— С чего это ты взяла?

— Слишком часто волосы приглаживал и галстук поправлял. По сторонам зыркал. Не по-ирландски это.

— Я уже сам себе противен. Но при чем тут дело Левана и Беслика?

— При всем, Борис. Для тебя это очередной выпендреж, а не профессиональная практика. Вот ты сейчас разговаривал с хозяином ресторана об этом деле. Что именно ты хотел с ним обсудить? Только честно.

— Я передал ему, что Леван попросил подключить к делу некоего Бурята и что он недоволен, считая, что работа по их освобождению ведется недостаточная.

— Ну, тут твой Леван эксперт. Он уж точно знает, какая работа достаточная, а какая нет. А кто такой Бурят? Суперадвокат?

— Нет, это вор в законе.

— Объяснишь?

— Бурят — это как крестный отец, но крестный отец командовал только членами своей семьи, а Бурят командует крестными отцами различных криминальных группировок.

— У итальянцев это капо де тутти капи, если ты помнишь Пьюзо.

— Вот Бурят и есть капо де тутти капи.

— А ты хочешь стать консильери при какой-нибудь группировке? Или при самом Буряте? Честно — хочешь?

— Не знаю.

Айлин рассмеялась.

— Борис — консильери! — залилась она пуще прежнего. — Как романтично!

— Сейчас обижусь, — сказал я и тоже рассмеялся.

— Если откажешься от участия в деле, можешь меня трахнуть прямо сейчас, в машине, — сказала Айлин, перестав смеяться.

Она обняла меня левой рукой. Мы проскочили мост Верраззано, и вместо того чтобы выйти на шоссе 95, я съехал куда-то в сторону, попетлял несколько минут по улицам незнакомого городка и остановился на пустыре. Там в машине мы и занялись любовью. «Альфа-Ромео» оказалась хороша не только для быстрой езды.

Мы добрались домой к полуночи. Так как мы почти ничего не ели в ресторане, то Айлин сразу же полезла в холодильник, достала оттуда ветчину и сыр и сделала бутерброды с чаем.

— Ты принял правильное решение, — сказала Айлин. — Все целее будут. К сожалению, романтично только в книгах бывает, а в жизни все гораздо прозаичнее, скучнее. Да и в «Крестном отце» тоже не так уж весело. Дон Карлеоне теряет старшего сына, Майкл убивает своего родного брата-предателя и мужа сестры. Большая романтика.

Айлин вздрогнула всем телом, показывая отвращение к такой романтике.

— Хотя это и не мое, а твое решение, я к нему присоединяюсь. На прошлой неделе на Брайтоне произошел дикий случай. В подъезде своего дома был убит выстрелами из пистолета бандит Поплавский. Но убили его вместе с сыном, тоже бандитом. Успел ли Поплавский-старший перед смертью понять, что он наделал всей своей поганой жизнью? Увидел ли в последнее мгновение своей жизни смерть собственного сына? Понял ли он перед смертью, что смерть сына — его вина? Для чего его жена рожала ему сына? Это самая страшная история, которая произошла на Брайтоне. — Ты правильно сделал, что решил выйти из этого дела, — повторила Айлин. Потом заплакала и обняла меня.

Несмотря на поздний час, я позвонил Роме и сказал, что из дела выхожу, а десять тысяч отдам завтра. Сонный Рома никак не отреагировал на мое заявление.

* * *

Я крепко спал и еле услышал звонок телефона. Это был Розен.

— Не понял, — сказал Розен вместо приветствия. — Что значит ты выходишь из дела?

— Исаак, не мое это дело, — сказал я. — Я не уголовный адвокат и ничем помочь ребятам не могу. Ничем. Я сделал все что мог, дальше мое участие бесполезно.

— Боря, — мягко заговорил Исаак. — Ты прекрасно знаешь своих американских коллег. Дело даже не в том, сколько денег они берут за свои услуги, а как они эти деньги отрабатывают. Ты же сам мне рассказывал, что за ними глаз да глаз нужен.

— Когда это я такое говорил?

— Говорил, а не ты, так кто-то другой говорил. Не это важно. Ведь не будут они без тебя относиться к этому делу серьезно. Загудят ребята, хотя ничего они, насколько я знаю, и не сделали. В Москве их даже не арестовывали бы.

— Исаак, мы не в Москве, к тому же я не думаю, что Москва в этом плане может служить образцом. Ты знаешь, что в Москве происходит, сам мне рассказывал.

— Боря, на Беслике и Леване очень многое завязано. Ты не смотри, что они простые ребята. Это только с виду они простые. У Левана все братья в Нагорном Карабахе полегли, он один все свое село кормит. Три сотни людей от него бабки получают. А Беслик, ты что думаешь? Когда скинхеды еврейский погром устроить хотели, ко мне пришел Беслик со своими людьми и говорит: «Исаак, ни один волос с твоей головы не упадет, ни твоя жена, ни один из твоих детей не пострадают». Расположились табором на моем участке, пять дней у меня жили. Я кормил сорок человек, никто из них даже пива не выпил, все были трезвые как стеклышко. Хорошо, что у меня участок большой, да ты помнишь.

Я вспомнил участок Розена. Настоящий парк культуры и отдыха. Там не то что сорок — там четыреста человек разместить можно.