Дура LEX - Борис Палант

Я приехал домой поздно ночью. Айлин сидела на кухне и пила вино. Я понял, что возлияние было ее формой протеста. Ведь мы договорились, что я выхожу из дела, скрепили наш договор сексом в машине, и я тут же этот договор нарушил.

— Давай я тебе расскажу, как прошла встреча с клиентами. Беслик и Леван — настоящие животные. Как Барри, Джон и я ни старались объяснить им ситуацию, они и слушать не хотели. Все время талдычили одно и то же: больше не можем здесь сидеть, вытащите нас отсюда. Они думают, что они в матушке России, где адвокаты уже давно сунули бы взятку судье или прокурору или еще кому-нибудь повыше, может быть, даже Патриарху всея Руси. И знаешь — в России это бы сработало! Ты можешь себе представить, чтобы Папа Римский замолвил словечко за какого-нибудь итальянского мафиози?!

— Хватит пороть чушь, — сказала Айлин усталым голосом. — Я тоже адвокат. Думаю, то, что ты сейчас делаешь, вряд ли может быть названо юридической защитой. Но мы уже об этом говорили. Беслик и Леван клиенты Джона и Барри, а не твои. Если что-то в этом деле пойдет не так, а «не так» в данном деле означает, что все пошло именно так, как должно пойти, то вся вина ляжет на тебя. Именно ты станешь козлом отпущения, потому что ты свой, а Джон и Барри не свои. Беслик и Леван именно так к тебе и относятся — как к своему. И ты знаешь, они правы — ты на самом деле свой для них. Раз не хочешь следовать советам жены, прислушайся к моим советам как коллеги — выйди к чертовой матери из этого дела. Ты сам рассказал мне об отце и сыне, русских, которых застрелили в подъезде в Бруклине. Что может быть страшнее, чем такое убийство? Беслик и Леван именно такими убийцами и являются. Слушая тебя, я представляю, как они убивают сына на глазах отца из-за денег. Я понимаю, что Розену важно, чтобы ты оставался в деле, но тебе-то от этого какая выгода? Просто заработать? Я не хочу никаких денег от этих людей.

— Айлин, если я буду поступать, как ты советуешь, я потеряю многих клиентов. Кроме того, мне это дело интересно с профессиональной точки зрения. Хоть я и не занимаюсь уголовным правом, упустить возможность понаблюдать, как это делают такие профессионалы, как Джон и Барри, было бы непростительно. Они ведь одни из лучших в Нью-Йорке.

— Борис, ты пожалеешь о каждой секунде, которую ты проведешь с Бесликом и Леваном. Никакие деньги не оправдают это, ты просто не годишься для такой работы, ты не консильери.

Обидно слышать от жены, что ты профессионально к чему-то непригоден. Характер не тот, мозги не те, в общем, что-то не то. Даже если она права, такое слышать обидно. Но не настолько, чтобы прекратить разговор с умной женой, а я на самом деле ценил в Айлин ум. Недаром она закончила юридическую школу с самыми высокими оценками на курсе и получила диплом Summa Cum Laude — высшая степень академического успеха. Я о таком и мечтать не мог.

— Айлин, когда ты предсказываешь неприятности, что именно ты имеешь в виду?

— Сам знаешь, Борис.

— Звучит зловеще. Я хочу, чтобы ты уточнила, какие именно неприятности меня ожидают.

— Не обманывай себя, Борис. Ты знаешь, что в Москве и в русскоязычной общине Нью-Йорка люди гибнут каждый день. Стреляют в банкиров, журналистов, адвокатов, бизнесменов, иностранцев, которые имели дело с русскими. Идет страшная охота — русские охотятся друг на друга и всех, кто рядом с ними. Делится громадный пирог, который называется «Россия-мать». Ставки высоки, цена еще выше — жизнь.

— Насколько я знаю, клиенты еще не убивали своих адвокатов.

— Откуда у тебя такая информация? Из американских фильмов? Сериалов? Перестань! Ты никогда не был жадным до денег, вот и оставайся таким — уважать больше будут. Не могу поверить, что за десять тысяч баксов ты готов потерять сон и рисковать не только своей жизнью, но и моей и Криса. Ты имеешь дело с безжалостными бандитами, по сравнению с которыми Аль Капоне кажется мальчиком из церковного хора.

Я чувствовал правоту Айлин. Я хотел ее обнять, но она отстранилась.

* * *

Проснулся я рано. Услышал, как на кухне разговаривают Крис с Айлин, и спустился к ним. Крис ел хлопья с молоком.

— Не чавкай, — произнес я первые слова за день. — Не понимаю, родился ты в Америке, живешь в Америке, а манеры у тебя как у представителя страны третьего мира.

— Отцепись, папа, — у меня длинный день впереди. Еще восьми нет, а ты уже достаешь меня.

Сказал мне все это Крис по-английски.

— Крис, я же просил тебя отвечать мне по-русски. Ты же мне еще спасибо скажешь, что не давал тебе русский забыть. Еще пару лет тому назад ты мог «Бородино» наизусть прочесть, а сейчас двух слов связать не можешь.

— Мама, поцелуй папу, у него с утра отличное настроение, — сострил Крис, опять же по-английски.

Мне нравилось его чувство юмора. Не харьковское, конечно, но все же неплохо.

— Чем ты расстроен? — спрашивает Крис. — Что-то случилось на работе?

— Ты еще маленький, не поймешь.

— Проиграл дело в суде?

— Нет.

— Твой отец может проиграть больше, чем дело, Крис, — сказала Айлин.

— Что еще он может проиграть?

— Ну, допустим, он проиграл дело в суде. Ты думаешь, адвокаты всегда выигрывают свои дела? Все дела невозможно выиграть, и нет ничего удивительного, если адвокат расстраивается из-за проигранного дела.

— Но ты сказала, что папа может проиграть больше, чем дело. Что еще он может проиграть?

— Спроси папу сам.

Крис подбежал к столу, за которым я сидел, и задал тот же самый вопрос: что большее, чем дело, я могу проиграть?

— Спроси у мамы, Крис. Ведь это она сказала, а не я. Она, наверное, лучше знает. Да и вообще, почему мы все время говорим о проигрыше? Давайте говорить о том, что мы можем выиграть, а не о том, что я могу проиграть.

— А что, кроме денег, ты можешь выиграть, папа? Если ты выиграешь много денег, ты купишь мне маленький настоящий автомобиль с мотором?

— Сын, я выигрываю не только деньги. Чаще всего я выигрываю жизни. Например, человек приехал в Америку и хочет здесь жить. Я ему помогаю в этом деле.

— А что ему мешает здесь жить? Ведь ты же приехал в Америку и живешь здесь, ну и он пусть здесь живет.

— Не так все просто, Крис. Я приехал как беженец, потом стал гражданином Америки, твоя мама и ты здесь родились, вы американцы с самого первого дня вашей жизни. А есть люди, для которых трудно получить разрешение остаться жить в Америке. Поэтому выигрываю я для них жизнь в Америке. А если проигрываю, то опять же их жизнь. В случае проигрыша их отправят в ту страну, где они родились. Вот сейчас, например, я пытаюсь помочь парню-негру из Харькова.

— Негру из Харькова? Ты не говорил мне, что у вас на Украине жили негры. Это ты так шутишь?

— Вовсе не шучу. Были у нас и негры, но мало. У нас учились африканские студенты, иногда они женились на украинках. Джастин, которому я сейчас помогаю, родился в таком браке — папа из Ганы, а мама из Харькова.

— А у меня наоборот — папа из Харькова, а мама из Буффало.

— Скажи спасибо, что я не из Ганы. А то сидел бы передо мной совсем другой мальчик. Наверное, он был бы в сто раз умнее, чем ты.

— Только сидел бы этот мальчик не перед тобой, а перед своим папой из Африки. А мама все равно готовила бы нам завтрак. В Гане хуже жить, чем в Америке?

— Думаю, что да, но не всем. Крис, это сложный вопрос, в другой раз поговорим.

— Я бы хотел жить в Америке.

— Ну вот и живи.

— Maмa, папа борется за то, чтобы кому-то разрешили жить в Америке. Это больше, чем деньги.

— В данном случае, Крис, как раз все наоборот. Папа сейчас борется за то, чтобы кое-кого вышвырнули из Америки как можно быстрее. А это гораздо больше, чем деньги.

— Предки, я совсем запутался. Папа говорит, что пытается помочь черному парню из Харькова остаться в Америке, мама говорит, что папа пытается кого-то вышвырнуть из Америки. Что из этого правда?

— Спроси отца, — сказала Айлин.

— Папа, скажи честно — над каким делом ты сейчас работаешь? Ты хочешь кого-то вышвырнуть из Америки или оставить в Америке?

— О’кей, Крис, вот для тебя задача. Ты только что сказал, что любишь Америку и что тебе нравится жить в Америке. Можешь ли ты представить ситуацию, что кто-то находится в такой чудесной стране, как Америка, и тем не менее хочет отсюда убраться как можно быстрее?

Крис минуту подумал и сказал, что такую ситуацию представить не может.

— Подумай хорошо, сынок. Ты любишь мороженое, но это не означает, что ты готов есть его на завтрак, обед и ужин каждый день в течение десяти лет.

— Согласен. Дай подумать. Значит, речь идет о чем-то, чего у твоего клиента слишком много, и больше ему просто не нужно.

— Не имеет значения, слишком много или слишком мало. Что на самом деле важно — это то, что кто-то говорит тебе, что ты можешь есть и чего не можешь. В нашей семье мы с мамой говорим тебе, что можно, а что нельзя, потому что ты еще маленький. Ну а кто может моему клиенту, взрослому дяде, сказать, что можно и чего нельзя?