Сочинение на свободную тему - Виктор Михайлович Переладов

играл отец. И Максима водили на его спектакли. В содержание пьес он тогда еще не очень вникал, и от этого театра в памяти осталось другое — красные плюшевые кресла и маленький белоголовый старичок, который перед началом спектакля забирался по узкой лестничке в кабинку сбоку у сцены, увешанную фонарями и фонариками. Красные кресла громко скрипели, белоголовый старичок колдовал в своей будке, и от этого его колдовства на сцене то сыпался снег, то опускалась ночь и зажигались звезды, то гремел гром и метались всполохи. А за кулисами, куда Максима привел в антракте отец, в нос ему попала пыль, и он так расчихался, что в зрительный зал его больше не повели.

В шахтерском городе у них была комната в доме, где жило много актеров. Он так и назывался, этот дом, — актерское общежитие. В общежитии все громко разговаривали, ходили друг к другу в гости, пели песни, о чем-то спорили в длинном коридоре и на лестнице, уезжали и приезжали.

Максим ходил в четвертый класс, когда его родители собрали вещи и тоже переехали.

Новый город был большой и шумный, с трамваями и троллейбусами, со стеклянными будками на перекрестках, в которых сидели милиционеры, с широкой рекой, по которой плавали теплоходы. В городе было три театра. Отец работал сперва в одном, потом в другом, потом в третьем.

Жили они у дальней родственницы отца, Эмилии Федоровны. Когда-то, до того как выйти на пенсию, Эмилия Федоровна работала в театре, как она говорила, «по части антуража». Дом был старый и большой, с солидной, тоже старой, мебелью, со старыми, пожелтевшими фотографиями актеров. У каждого актера была «своя история», которую хозяйка дома помнила в мельчайших подробностях и всегда готова была рассказывать; на каждом актере были парик, усы или борода, изготовленные и приклеенные руками Эмилии Федоровны, и она очень этим гордилась.

Иногда к Эмилии Федоровне приходил старый друг покойного ее мужа, бывшего театрального художника, актер на пенсии Пал Палыч — высокий, седой и очень в себе уверенный старик. Пал Палыч целовал Эмилии Федоровне руку и задавал Максиму всегда один и тот же вопрос: «Утверждаетесь, юноша? — и, не дожидаясь ответа, поднимал указательный палец вверх: — Помнить до́лжно: главное в жизни — утвердить себя, ибо ты есть личность!»

Провозгласив это, Пал Палыч брал отца под локоть и уводил в «залу», где Эмилия Федоровна осторожно позвякивала чашками и чайными ложечками, и там у них начинались длинные разговоры.

И дед, и прадед Максима когда-то тоже работали в театре — один осветителем, другой суфлером. И хотя актером из всех Ланских был только отец, тем не менее их род считался театральной династией. А раз так, то пришло время и Ланскому-младшему продолжить традицию. Началось со студии при театре юного зрителя, куда Максима привел однажды отец. В студию Максим ходил около года, но тут они опять переехали. Случилось это в декабре прошлого года.

В новом городе не было ни терриконов, ни троллейбусов, ни стеклянных будок с милиционерами на перекрестках. Театра не было тоже, и отец устроился в местный Дом культуры режиссером и руководителем драматической студии, которую ему к тому же предстояло создать самому. Он ее создал и поставил первый спектакль. Кажется, он был доволен.

А вот Максиму не повезло. И опять у него неприятности, Начнется теперь. Из школы, конечно, не исключат, но к директору потащат, воспитывать будут, примеры разные приводить… Родителей, само собой, вызовут. Отец взвинтится. С ним, главное, в спор не вступать: выскажется — и остынет. С матерью хуже: будет вздыхать и плакать украдкой от отца и смотреть на него, Максима, печальными глазами.

Эх, и надоело же все: и уроки, и одноклассники, и отцовские выговоры! Махнуть бы куда-нибудь подальше, в кругосветное плавание, например. А через годик заявиться а класс: черная тужурка, на рукавах золотые нашивки, фуражечка с «крабом»… То-то ахнули бы. Дрозд свои хохмочки вместе с языком бы проглотил. У Зинки глаза бы распахнулись, и о Воротникове своем вмиг бы позабыла. А ему что — смотрите на здоровье. Кинул бы руку к фуражке: «Извините, Евгения Дмитриевна, не узнаёте? Штурман Ланской! Завтра уходим на Канары, зашел попрощаться».

Штурман дальнего плавания Ланской! А что, звучит! Одна фамилия чего стоит. Красивая фамилия. И действительно театральная, правильно Дрозд подметил. Это вам не какой-нибудь Воротников или Торшеров. Такую фамилию хоть известному штурману, хоть на театральные афиши, хоть в киношные титры — не стыдно. Например, «Граф Монте-Кристо»! В главной роли Максим Ланской». Кинофестиваль в Карловых Варах, цветные открытки во всех киосках, автографы, корреспонденты…

— Эй ты, граф в микропорках!

Максим даже не понял, что это ему.

— Ты чо, кирной?

В дверях стояли трое, за их спинами маячило еще несколько. Один из троицы что-то подбрасывал в руке, это что-то тускло поблескивало на лету и тяжело шлепалось в ладонь. Толстые губы парня дергались в усмешке, и глаза-щелочки искрились смешком.

И сразу, с Максимом случилось странное: он словно раздвоился. Один Максим, тот, который только что любовался собой, ответил вызывающе:

— А вам какое дело?!

Другой, незнакомый самому себе и неприятный, почувствовал, как противно заныло внутри, и подумал тревожно: «Бить будут».

— На банку есть? — спросил парень.

«Значит, не сразу будут бить, сперва деньги отберут? Может, отстанут, если сам отдам?» — замелькали в голове мысли. А руки сами уже тянулись к карманам. Записная книжка, в ней между листочками два рубля. В правом кармане еще мелочь какая-то. Рука подрагивала противно, когда протянул с деньгами. А голос громкий, вроде бы даже бодренький:

— Сдачи не требуется!

— Во дает, фраер! — хохотнул толстогубый. — Шнурок!

Из-за спины высунулся длинный парень с косой белесой челкой из-под берета — Максиму показалось, что он видел его где-то, — подставил ладонь.

— На трех ногах! — приказал губастый, и парень с челкой мгновенно исчез, видно, понимал с полуслова.

Кто-то замахнулся на лампочку палкой. Она коротко хлопнула — в беседке стало темно. Губастый сел на барьер, двое подперли загородку спинами справа и слева от него, остальные стояли полукругом. Максим — в центре.

Вожак сунул в рот сигарету, один из «телохранителей» мгновенно выхватил из кармана пистолет, ткнул им в грудь Максима — из дула пыхнул огонь. Максим испуганно отшатнулся. Парни весело загоготали.

Прикурив от пистолета-зажигалки, губастый покачивал ногой, пускал пленнику в лицо сигаретный дым, сплевывая ему под ноги. И молчал. За его спиной, в каких-нибудь двадцати шагах, была дверь подъезда. «Убежать? Оттолкнуть парней — и в дверь… Закричать, в случае чего, люди выскочат, — думал Максим. А вдруг не удастся убежать? Если поймают эти?