Сочинение на свободную тему - Виктор Михайлович Переладов

власть? Чтобы утверждать страх и ненависть в других? Зачем ему самому это, какое счастье приносит? Никакого. Только еще большую злобу. Чума все время среди «стаи». И что толку? Разве можно уважать тех, кто боится тебя и пресмыкается? Да он и не уважает их. Просто ему так удобно, легко с их помощью делишки обделывать. Дружков по «стае» презирает. Отца, а с ним заодно и вообще всех взрослых, ненавидит. Вот и выходит, что у Чумы, как и у меня, нет своего человека. Может, оттого он и стал таким злобным?

Наш Юрик тоже вроде не дружит ни с кем определенно, а попал в больницу, и сразу почувствовалось: что-то потерялось в классе. Оказывается, Неруш нужен всем. «У Юрика нет никаких особых талантов», — помните, сказал отец Неруша на собрании? А может, это и есть талант — быть нужным?

Воротников вот тоже старается: за каждую отметку — как в бой, на перекладине больше всех жмет, спортивную честь класса защищает, ни одно соревнование без него не обходится, в других мероприятиях участвует, поручения выполняет, на собраниях выступает, всегда к месту сказать что-нибудь умное старается — по всем статьям правильный вроде бы человек. А класс его недолюбливает.

Никак я сперва понять не мог, в чем дело. Понял наконец. И целеустремленности, и твердости у тебя, Воротников, не меньше, чем у Григорьева. Ты выбрал главное: школа, физический факультет института, аспирантура. Все запрограммировал на научную карьеру и все подчинил этой программе: отметки, спорт, общественную работу, безупречное поведение — все, что укрепляет шансы достичь задуманного. Остальное — лишнее, только мешает, потому — долой.

Конечно, одно дело позаниматься с Григорьевым дополнительно, хотя, если честно, не очень-то тебе хочется это делать, но ведь совсем нелишне показать свою активность — зачтется. И совсем другое — заступиться за Неруша под лестницей, где его Сапрыкин зажал. Занятия с Валькой — верный плюс в характеристике, а свяжись с Сапрыкой, неизвестно еще, чем дело кончится. Для тебя в какую-нибудь историю попасть — боже упаси. Вот ты и отвернулся от Юрика, спрятался в спортзале. Ты тоже трус, несмотря на бицепсы и все твои спортивные разряды и дипломы. Но карабкаешься, утверждаешься.

Да, какой-нибудь одной краски действительно мало, чтобы только в ее цвете все видеть.

Вы, Евгения Дмитриевна, сказали, что надо прежде всего понять, объяснить самого себя. Пожалуй, правильно так: разберись, пойми, что ты такое, для чего ты есть, а уж потом утверждайся, а не наоборот.

Для чего все это я пишу?

Все казалось раньше, что я не живу, а готовлюсь к жизни, учу всякие правила для нее. Вот после школы она только и начнется, сама эта жизнь. Не я один, многие мальчишки и девчонки так считают, если я не ошибаюсь, конечно. Но вот понял наконец другое: каждый день, каждая минута, разве это не время самой жизни? Время! Оно уже идет, с самого моего первого вздоха, с рождения. Идет и проходит. И может не быть возможности что-то переделать, повторить, начать сначала. И еще надо уметь отвечать за все, что делаешь.

Не такое уж я сделал открытие, для кого-то все это, может быть, давно известные истины. Не в том суть. Важно другое: я сделал его для себя, разобрался, понял.

Вы все помогли мне в этом: Григорьев, Марина, Томка Зяблова, Щеглова, Гурова, Капустина, Юрик Неруш, Дрозд, вы, Евгения Дмитриевна, даже Воротников, в общем, — все.

Я никогда ни с кем не был так откровенен, не с кем мне было откровенничать. Но сейчас говорю с вами обо всем, как есть.

ПЕРЕСТУПИТЬ СЕБЯ

Понедельник…

Тогда, кажется, тоже был понедельник, холодный, уныло ветреный, и дорога в школу казалась унылой; и куст, на который он упал, выпрыгнув из окна, был сиротливо гол; и прелые сырые листья, когда уходил со школьного двора, шуршали под ногами глухо и тоскливо. И сколько еще потом было всякого…

Максим поежился, тряхнул головой, отгоняя воспоминания. Поднял глаза.

Понедельник. И совсем по-другому все вокруг. Цветут на проспекте тюльпаны, поднимается на газонах травка, весело трепещут под ветерком молодые листочки. И все вокруг — и лепестки тюльпанов, и травка, и листва деревьев, и небо над головой — пронизано сияющим солнечным светом. И люди на улице какие-то улыбчивые, солнечные. Даже два милиционера, попавшиеся навстречу, в своей новой, с иголочки, форме показались Максиму нарядно-праздничными. Это были не вообще милиционеры, а молодые, всего, может быть, лет на пять старше его, парни. И он не испугался их, не отвел глаза, не стал искать, куда бы свернуть побыстрее, даже про синяк свой под глазом забыл.

— Здравствуйте! — сказал он милиционерам.

— Привет! — ответили милиционеры почти разом. Один из них даже руку к козырьку фуражки приложил. И оба рассмеялись.

Милиционеры пошли по своим делам, Максим — по своим. Шел-шел и вдруг замедлил шаг.

Сочинение! Вчера он писал обо всем так, как ему думалось и представлялось, без снисхождения и обходов, честно и на равных. И потом весь вечер, несмотря на шишки и синяки, у него было приподнятое настроение. Наверное, такое удовлетворение чувствует человек, которому удалось закончить наконец трудную, не очень приятную работу, которую во что бы то ни стало надо сделать. С этим чувством он и уснул…

И вдруг… Только сейчас Максим с отчетливой ясностью осознал, что он должен сделать через несколько минут. Сейчас он сдаст сочинение, его будут читать Жека, весь класс…

Его взволновала, испугала эта осознанная, отчетливая ясность. Появилось желание вернуться домой и перечитать, зачеркнуть, исправить, переписать все заново. Но тут же он воспротивился самому себе: трусишь, опять хочешь спрятаться?

Мимо шли одноклассники, окликали, здоровались с ним. А он медленно подходил к школе, сомневаясь и споря сам с собой. Уйти домой он не имел права, но и подняться на крыльцо, переступить школьный порог… Сейчас это для него было все равно, что переступить через самого себя, через того Ланского, которого он давно знал и любил. Так нелегко было сделать это.

Наконец он решился. И переступил порог школы.

Как только вошла в класс и поздоровалась Жека, Максим поднялся, быстро подошел к ее столу и положил перед ней сочинение.

В этот миг будто оборвалось в нем что-то, дыхание перехватило. Но дело было сделано. Отступать поздно.

Вернувшись на место, Максим вздохнул глубоко и облегченно.