Ниневия - Андрей Евгеньевич Корбут

сразу несколько условий:

— Но тогда тебе придется узнать ее имя, чья она дочь… и сделать так, чтобы она заговорила со мной.

— По рукам… Подожди меня здесь.

Оставив его, я быстро подошел к девушке.

— Я уж подумала, что ты не узнал меня, — кокетливо ответила на мое появление Дияла, не обернувшись, а продолжая увлеченно рассматривать разноцветную сирийскую ткань на широком прилавке.

— Ты не поверишь, но ты мое самое ценное приобретение на этом рынке за сегодняшний день, — смеялся я.

— Вот уж не сказала бы. Марона вспоминал о тебе недавно.

— А ты? Разве ты не вспоминала меня?. .

Дияла сделала вид, что не расслышала моего вопроса. Пришлось отступить:

— И как он поживает?

— Его взяли в царский полк. В конницу. Они завтра выступают.

— Знаю. Я отправляюсь в поход вместе с царем.

Она посмотрела с тревогой. Я, как сумел, попытался ее успокоить.

— Там будет неопасно. Да и вернемся мы скоро.

— Правда? — она с надеждой заглянула в мои глаза.

Мне не понравилась ее грусть, и надо было срочно исправлять ситуацию.

— Я только что выиграл на тебе половину жалованья своего слуги.

— Ты ставил на меня? — удивилась Дияла.

— На то, что я познакомлюсь с тобой. Мне надо, чтобы ты обратила внимание на моего приказчика. Не поможешь с ним расправиться?

Она громко рассмеялась.

— Только если ты отдашь мне половину выигрыша.

Вот кто умел вести дела…

Вечером того же дня мы собрались большой и шумной компанией в моей недостроенной усадьбе. Я, Марона, Дияла, мой брат Рамана, сестра Элишва и Ерен. Последний, кстати, догадался, что его обвели вокруг пальца, и это повергло его в некоторое уныние, но мои фокусы, подчеркнутое внимание к нему со стороны Диялы, чувствовавшей перед ним свою вину за этот невинный обман, а также обилие вина свели его грусть на нет. К полуночи он обнимался с Мароной и заплетающимся языком спрашивал его, не согласится ли сотник Шимшон отдать за него свою красавицу дочь.

Дияла, подслушавшая этот разговор, долго и громко смеялась. А потом посмотрела на меня так выразительно, с такой грустью, что мне все стало ясно без слов. Она была влюблена в меня, глубоко, безнадежно… и безответно.

Это было почти два месяца назад…

До рассвета оставалось несколько часов[43].

Я взял стилус и глиняную табличку.

«Царевичу Арад-бел-иту, моему господину, твой слуга Мар-Зайя. Набу[44], Мардук[45] да будут милостивы к моему владыке, да даруют радость сердца, здравие тела и долголетие…» — начал я свой рассказ о событиях прошедшей ночи.

О чем я поведал? О подслушанном разговоре, о том, кто и что замышлял, когда на пиру тайно встретились жрецы, среди которых был Ашшур-дур-пания. Имя Бальтазара я не упоминал из опасения, что его арест приведет ко мне как к убийце Нимрода. Умолчал и о собственной ошибке, роковой и нелепой.

Я дождался возвращения Ерена и справился у него, в точности ли он исполнил мое поручение, не возникло ли при этом каких-то непредвиденных обстоятельств, после чего снова приказал собираться в дорогу.

— Возьмешь с собой двух лошадей на смену, отвезешь донесение Арад-бел-иту.

— Наследнику трона? — струхнул Ерен.

— Да. Я не могу доверить это никому, кроме тебя. Скачи проселочными дорогами. Обходи стороной постоялые дворы и посты внутренней стражи. Никто, кроме царевича, не должен прочесть мое послание. Если будешь схвачен кем бы то ни было, уничтожь табличку во что бы то ни стало, иначе ни тебе, ни мне не избежать смерти. По моим подсчетам, ты найдешь Арад-бел-ита под Мелидом — его армия возвращается домой. Возьми этот перстень с голубым сапфиром. Он будет тебе пропуском.

Еще до восхода солнца мой посланец покинул усадьбу.

Я задремал на пару часов, а когда проснулся, понял, что меня мучает: судьба Марона.

Дияла еще не знала, что ее брат, скорей всего, погиб. Я хорошо помнил это небольшое донесение царю среди прочих от Арад-бел-ита о не вернувшихся разведчиках.

Нет, ей незачем говорить об этом. Кто знает, как она себя поведет, и не помешает ли это моему плану.

22

Весна 685 г. до н. э.

Столица Ассирии Ниневия

После полудня по мощеной дороге на Дур-Шаррукин, ассирийскую столицу времен Шарру-кина II, к ипподрому, где должны были состояться скачки в честь славной победы царя Син-аххе-риба под Тиль-Гаримму, потекли люди. Задолго до начала состязаний холмы и возвышенности, все близлежащие деревья и даже водопровод на каменных опорах, проложенный неподалеку, оказались заняты самыми предприимчивыми горожанами. Остальные окружили беговые дорожки плотным кольцом, выглядывая из-за спин, наседая друг другу на плечи, толкаясь, но всегда с опаской посматривая на стражу, не подпускавшую толпу ближе, чем это было дозволено.

Намного позже, когда спал дневной зной, стали заполняться деревянные трибуны. Пришли богатые купцы, ростовщики и крупные землевладельцы, независимо от цвета кожи и чтимых богов, — все те, кто способен был купить себе право стоять рядом с царем; за ними — степенное жречество в белых одеждах и, наконец, царские сановники, каждого из которых окружала многочисленная свита. Затем к празднику присоединились члены царской семьи: Ашшур-аха-иддин с двумя женами, старшими сыновьями и дочерями расположился по правую руку от трона; любимая жена Арад-бел-ита вместе с принцессами Хавой и Шаммурат — по левую. Царя и царицу ждали недолго. При их появлении ипподром радостно зашумел и долго не мог успокоиться. Что особенно вдохновило толпу — Син-аххе-риб приехал на скачки верхом на лошади, словно желая показать всем, насколько он сам хороший наездник. И лишь немногие увидели в этом плохой знак.

Вот и царица была раздосадована тем, что муж отказался ехать на ипподром вместе с ней — это дало бы ей несомненное преимущество в борьбе против царского окружения, которое ставило на ее пасынка, царевича Арад-бел-ита.

Хава, не понимая, что происходит, где ее Нимрод, вдруг замолчала, несмотря на то, что перед этим оживленно беседовала с наместником Изаллы АбиРамой и ревизором Палтияху, чьи колесницы тоже участвовали в скачках. Принцесса так и не встретилась с наместником Ниневии: сначала из-за случившегося с Шарукиной, затем из-за того, что слишком долго прихорашивалась и выбирала наряд.

Аракел был уверен, что царь дал Нимроду больше времени, чтобы отдохнуть и лучше подготовиться к скачкам.

Ашшур-дур-панию поразило неподвижное, лишенное каких-либо эмоций лицо царя, и кравчий подумал о том, насколько