Ниневия - Андрей Евгеньевич Корбут

было кроме моего отца? Можешь не отвечать. И это замечательно! Но как ты можешь судить по одному примеру обо всех мужчинах? Разве что по рассказам служанок и наложниц? А у меня их было… Уже десять!

— Одиннадцать! — поправила ее Шаммурат. — А наш евнух?

— Но ведь он евнух, значит, не в счет, — отшутилась Хава.

Девушки отдыхали на белоснежных мраморных ложах, рядом с закованным в камень четырехугольным бассейном, который находился в самом сердце парка на женской половине дворца Арад-бел-ита. Дно было выложено голубой плиткой, ступени, чтобы спуститься в воду, — теплым и шершавым на ощупь песчаником.

Здесь обитательницы дворца плавали, нежились под теплыми солнечными лучами и предавались самому увлекательному занятию, что способно объединить женщин от мала до велика, — обсуждению мужчин, их лучших и худших качеств.

— Значит, одиннадцать. И когда же ты успела? — то ли с ужасом, то ли с восхищением произнесла Шарукина.

— Ты, наверное, забыла, что мне скоро семнадцать. А первый мужчина у меня был… когда мне исполнилось столько же, как и Шаммурат сейчас, — в пятнадцать. Почти три года! Да это целая жизнь!

— А кто был твоим первым? — не удержалась от любопытства Шарукина. — Кто этот счастливчик?

Шаммурат снова залилась безудержным смехом, сострила:

— Он плохо кончил, — за что Хава с хорошо разыгранной яростью швырнула в нее подушкой. Родные сестры были лучшими подругами, доверяли друг другу и всегда ладили, даже если ссорились.

— Так кто же он все-таки? — стала проявлять нетерпение Шарукина, с силой потирая виски.

— Один из моих телохранителей. Мне надарили столько подарков на мой день рождения, но забыли о самом главном. И тогда я позаботилась обо всем сама. Иногда приходится брать инициативу в свои руки. Я даже помню, как его звали, — Арица.

— Телохранитель? Ты — и телохранитель? — искренне удивилась Шарукина. — И кто он теперь? Командир кисира? Эмуку? Рабсарис?

Шаммурат уже не могла сдержать смех, на глазах выступили слезы:

— Я же тебе говорила — он плохо кончил!

— Он оказался не так хорош, как тебе хотелось бы, — догадалась царевна.

— Точно, — неожиданно смутившись, улыбнулась Хава. — Было больно, много крови и никакого удовольствия. А когда я представила, как этот юнец станет, напившись, хвастать перед своими сослуживцами: с кем он переспал… в общем, его казнили.

— Его казнили, — передразнила Шаммурат. — Да она приказала его оскопить, а затем бросила бедного мальчика на съедение свиньям. И, чуть не забыла, всех его друзей ждала та же участь, только через неделю.

— Потому что они стали шептаться и коситься в мою сторону, — ответила Хава, выбирая, чем бы еще запустить в сестру.

— Уф… Становится душно, — заметно побледнела Шарукина, присаживаясь на ложе. — И голова кружится.

— Съешь что-нибудь, — нахмурилась Хава. — Ты ведь с утра ничего не ела. Это от голода.

— Не хочется. Мне со вчерашнего дня как-то нехорошо.

— Съешь персик, и все пройдет, — настойчиво упрашивала ее старшая падчерица.

Уезжая в Тиль-Гаримму, отец поручил ей присматривать за любимой женой, и потому, что знал боевой характер своей дочери, и потому, что доверял всецело. Недомогание царевны встревожило Хаву. Она начала вспоминать, что они ели накануне, кто подавал на стол, кто готовил… Странно, ведь за столом сидели все вместе, а плохо ей одной.

Но Шарукина сказала, что уже все прошло, и Хава успокоилась.

— Лучше расскажи о ком-нибудь, кто остался жив после того, как спал с тобой. Или таких нет? — попыталась улыбкой развеять грустные мысли царевна.

— О чем ты? Все остальные живы.

Шаммурат пояснила:

— После того телохранителя у всех ее избранников начисто отшибает память.

— А у тебя уже кто-то был? — поинтересовалась Шарукина. Она все-таки решилась позавтракать персиком, потянулась за спелым плодом к столику, выбрала тот, что был поменьше, и осторожно его надкусила.

Лицо Шаммурат залилось краской:

— Нет, нет, я не такая отчаянная, как моя сестра.

— А ты разве не знаешь, почему она краснеет? — Хава не упустила случая уколоть сестру.

— Неужели у нее кто-то есть?

— Еще нет, но ходят упорные слухи, что могучий АбиРама положил глаз на дочь царевича Арад-бел-ита, — торжественно выдала тайну юная обольстительница.

— Уж лучше АбиРама, чем это чудовище Скур-бел-дан, — вдруг огрызнулась Шаммурат.

— Лучше заткнись, сестричка, пока я сама не зашила тебе рот, — то, как это было сказано, больше походило на объявление войны. И она непременно бы разразилась, но Шарукину вдруг стошнило на пол, что подняло обеих сестер на ноги и заставило забыть о взаимной обиде.

Хава первой бросилась к мачехе, терявшей сознание. Затем подоспели рабыни, стоявшие в сторонке. Шарукину осторожно положили на ложе, окропили лицо водой, куском ткани вытерли уголки рта от остатков рвоты.

— Позовите Зару, — приказала Хава, не выпуская руку своей старшей подруги.

Шаммурат, не сдвинувшись с места, в растерянности и страхе вдруг заплакала, запричитала:

— Зара? Зачем здесь нужна Зара? Они отравили ее, отравили! Я знаю! Эта все она —Закуту, подлая злобная гиена! Она хочет нашей смерти! Ты же обещала, что не допустишь этого, обещала! Если она добралась до жены отца, то что ждет нас, его дочерей?!

— С чего ты решила, что ее отравили.

— Наш повар-сириец стал излишне любопытен. Всю неделю крутится вокруг тебя и меня, что-то вынюхивает.

— Я разберусь с этим, — пообещала Хава.

Тем временем на парковой дорожке появилась тучная фигура Зары, старой беззубой и почти лысой повитухи. Хава подозвала ее к себе, объяснила, как все было, сказала о своих подозрениях, поинтересовалась, насколько она права, но добавила:

— Если только ее не отравили.

— Выясним, выясним, моя госпожа, — Зара быстро взялась за дело. Прежде всего, она сняла с пояса арибал и вылила его содержимое, похожее на молоко, в кубок из-под вина, взболтала и попросила царевну выпить.

Хава придержала руку Зары.

— Что это? — спросила принцесса с тревогой и недоверием в голосе.

— Напиток, который позволит узнать, беременна ли царевна. Он приготовлен из молока женщины, родившей мальчика, и травы по названию буду-дука[42].

— Сначала отпей сама, — потребовала Хава.

— Как прикажешь, моя госпожа, — согласилась Зара. Спокойствие, с которым она сделала несколько глотков из кубка, убедило принцессу. Но стоило