Сказки Освии. Шершех - Татьяна Бондарь

всего боевой, созданный для использования на войне. Ему добавлено свойство закрепляться на шее хозяина вплоть до смерти последнего. Таким образом его создатель исключал возможность случайной потери вещи в ходе сражения.

Артефакт, как ему и положено, не обладает своей волей, значит Лисичка активирует его во сне бессознательно. Ожерелье «включается», но не получает никакого прямого приказа, поэтому чаще всего не воздействует на окружающую реальность видимым образом. Тем не менее, из-за перехода в активный режим, оно оставляет побочку в виде плохих снов и лунатизма у хозяина.

Я чувствовала, что Освальд не прав, но крыть было нечем. Он был опытным и умным магом. Его версия про ожерелье была куда логичней моей, построенной на чистых эмоциях вроде: «Шершех плохой! Он прицепился к моей шее и каждую ночь убивает во снах, а если бы мог — убивал бы и наяву.»

Несмотря на гладкость теории Освальда, Рональд с ней тоже не согласился. Он задумчиво сказал:

— Ты мой друг, Освальд, и я всегда тебе доверял, но сейчас мне кажется, ты не прав. Ты неустанно повторяешь, что артефакт не может обладать волей, но я вижу его эмоциональный спектр, оно чувствует, как живое. Допусти на секунду, что это возможно. Великие боги создали людей разными потому, что им это нравится, в отличии от нас самих. Из-за этой разности, вещи, которые мы создаём, тоже бывают не похожи друг на друга. Мы не всегда можем предугадать их природу и особенности. Посмотри на Дэми, она не выпускает из рук наколдованное варенье, хотя все маги мира в один голос уверяли, что сотворить еду магией невозможно. Дэми было достаточно того, что никто не успел ей рассказать об этом, и она запросто справилась с «невыполнимым» колдовством. Может быть так же и с ожерельем?

Повисла тишина, и в ней кто-то жалобно завыл из-за кухонной двери. Наконец, Освальд сказал:

— Пусть будет так. Если у артефакта есть своя воля, его тем более нужно снять как можно скорее. Заклинание, которое я придумал, нейтрализует на две минуты любую магию. Я его запущу, магия, удерживающая ожерелье на шее Лисички, исчезнет, мы сможем его снять, есть у него воля или нет. А дальше поступим с ним как с вещью самого опасного порядка.

Опять повисла пауза. Мне показалось, что Освальд не договаривает.

— Есть какое-то «но»? — решила подтолкнуть его к уточнению я.

— Есть, — подтвердил маг. — Это заклинание экспериментальное. Я придумал его сегодня утром и успел опробовать пока только на твоей кобыле, Гере, — при этих словах они все разом повернули головы и как-то странно посмотрели на дверь кухни.

— Кобыла выжила, — продолжил Освальд, с трудом заставив себя оторвать взгляд от двери. — Более того, с помощью этого заклинания я увидел, что она — заколдованный человек. Я его расколдовал, так что познакомься — Герасим.

Василика толкнула дверь, которую придерживала, и открыла нашим глазам незабываемое зрелище. Источником звуков, отвлекающих нас на протяжении всего разговора, оказался пузатый, лысеющий мужчина.

Одет он был очень странно. На нём были прямые черные штаны. По всей их длине спереди и сзади, строго вертикально, тянулись полоски сгиба, будто человек на ночь клал их под матрас. Рубашка тоже выглядела необычно — расстегнув ряд пуговиц посередине, её можно было снять, как детскую распашонку. Оставалось только догадываться, кто додумался до такого нелепого фасона, ведь куда проще было надеть рубашку через голову. Но ещё нелепее была длинная лента темно-синего цвета, завязанная у самого горла мужчины на узел. Свободный конец ленты спускался до пупка и заканчивался аккуратным уголком. Беднягу держали на привязи ещё до того, как превратили в лошадь.

Растирая по щекам слёзы, Герасим густо намазывал на хлеб варенье, явно одолженное у крошки Дэми. Он облизывал пальцы, громко чавкал, дожёвывая предыдущий бутерброд, и даже не постеснялся слизнуть с рубашки случайно оброненную каплю варенья.

Брови Василики презрительно изогнулись. Едва сдерживаясь, чтобы не вытолкать Герасима вон из дома, она снова закрыла дверь на кухню.

— Прежде, чем Герасим начал есть, — стал пояснять Освальд, — он сказал, что его закинуло к нам из другого мира. Я предложил отправить его обратно, но он отказался, заявив, что там на него охотится… — он запнулся, вспоминая незнакомое слово, — налоговая.

Моё воображение при звуке этого слова нарисовало страшного монстра синего цвета, покрытого пупырчатой, скользкой, как у слизняка, кожей, сидящего в засаде среди жухлой листвы.

— Кроме того, — продолжил Освальд, — он снова захотел стать лошадью. По его словам, человеком он никогда не высыпался, и от него слишком много требовали. Так что Герасим попросил вернуть ему лошадиный облик сразу, как только он наестся варенья. Возможно, это просто перестройка, и Герасиму просто нужно чуть больше времени, чтобы привыкнуть к своему новому старому образу. Надеюсь, он передумает.

— Ласадкай дядя был лутсе! — не стесняясь, в полный голос заявила Дэми.

Никто не стал спорить. Я бы хоть сейчас согласилась вернуть Герасиму прежний облик, лишь бы не видеть, как он облизывает пальцы.

— Что ты будешь делать, если он решит остаться человеком? — шёпотом спросила я у Освальда.

— Василика пообещала, что заберёт его в ночную стражу охранять темницы. Он такой широкий, что даже если уснёт на посту, никто не сможет сбежать.

Василика посмотрела на меня оценивающе и решила уточнить:

— Ты, Лиса, надеюсь, на самом деле девушка? Ещё не хватало, чтобы в ходе очередного эксперимента Освальда выяснилось, что ты тоже Герасим. Мне на страже одного будет слишком много.

Я промолчала и попыталась прогнать навязчивый шепоток у себя в голове, который и без участия Василики, не переставая повторял: «Что-то пойдёт не так! Что-то пойдёт не так!». Теперь кроме прочего меня беспокоила возможность случайно стать Герасимом. Но несмотря на свои страхи, я согласилась рискнуть, ведь другого выхода не было.

Мы чётко проработали план. По нему Освальд читал своё заклинание, магия ожерелья исчезала, Василика перерезала украшение кусачками собственной заточки, Освальд изучал вещицу, уничтожал её, а мы с Рональдом весёлые скакали домой, где жили долго и счастливо и умерли в один день лет через двести.

— Только не отрежь мне ничего, — шёпотом попросила я Василику, уже державшую инструмент наготове.

— Не беспокойся, одним ухом больше, одним меньше, никто не заметит. Уши скорее портят людей, чем украшают, — она опасно пощёлкала кусачками, проверяя их остроту, и осталась довольна. Я невольно поёжилась, мысленно прощаясь с ушами.

— Готова? — спросил Освальд.

— Готова, — выдохнула я, закрывая глаза, чтобы не видеть, что именно будет отрезать мне Василика.

— На счёт три, — скомандовал Освальд.

— Раз.

Шершех приходил ко