Неприкаянная душа - Лариса Малмыгина

— Не уверена, что это сделала она.

Мария удивленно взглянула в мое лицо и впервые опустила голову.

— Почему ты не поведала им все, что знаешь? — прошипела Онорина, терзая мою руку.

— Не могу, дорогая, — виновато призналась я, — не умею бить лежачего.

Поднявшись со своего места, я внезапно для самой себя и присутствующих на суде покинула зал заседаний.

Только потом я узнала, что величайшую преступницу семнадцатого века приговорили к казни на Гревской площади. Справедливость восторжествовала, но почему нет радости оттого, что зло наказано, оттого, что больше не надо питаться одним хлебом, боясь отравиться? Разве только Нина придет за своей жертвой ночью, чтобы увести туда, куда скоро отправят маркизу! Вспоминая спокойный взгляд приговоренной к смерти, я не находила себе места.

Не выдержав распирающих меня тревожных эмоций, я взмолилась Дегрэ, когда он пришел навестить русскую «аристократку», о свидании с преступницей.

— Зачем вам это надо? — удивился сержант.

— Хочу понять: во имя чего люди идут на грех, заведомо зная, что последует расплата, — с грустью молвила я.

— Во имя денег и власти, княгиня, — улыбнулся моей наивности собеседник.

— Но она не такая, как все, — глотая слезы, вскрикнула я.

Где-то я эту фразу уже слышала? Ах, да! Мадим говорил мне, что женщина, выбранная им в супруги, особенная.

— Хорошо, я сделаю для вас исключение, чтобы как-то компенсировать нашу неповоротливость в работе, благодаря которой вы побывали в покойницкой маньяка в качестве будущего экземпляра его веселенькой коллекции. Кстати, Экзили тоже скоро предстанет перед судом, — грациозно склоняя голову в поклоне, произнес Дегрэ и вышел из моего номера.

Бренвилье сидела в своей камере на древнем грязном тюфяке: она молилась. Наше появление, казалось, не удивило приговоренную: взметнулись брови, но опустились глаза на старый, потрепанный молитвенник.

— Простите за назойливость, маркиза, мне захотелось увидеть вас еще раз, — чувствуя себя виновницей создавшейся трагической ситуации, прошептала я.

— Зачем? — сквозь зубы процедила она. — Впрочем, я дам вам аудиенцию, но без Дегрэ.

— Почему вы хотели убить меня? — простучала зубами я, когда сержант вышел.

— Свидетелей обычно убивают, мадемуазель, — отрешенно заявила осужденная.

— Но я не причинила вам зла, — покачала головой я.

— Вы могли мне его причинить, — повернулась ко мне всем телом надменная аристократка.

— Что породило в вас жестокость, благодаря которой вы хладнокровно сеяли вокруг себя смерть? — как можно мягче осведомилась я.

— Зависть, мадемуазель, которая не давала мне покоя ни ночью, ни днем, — с ненавистью усмехнулась маркиза.

— Но вы красивы, богаты, у вас был любящий муж. Что же еще надо женщине для счастья? — удивилась я.

— Любви короля, сударыня, — сверкнула гневными очами ревнивица. — И везения. Такого же, как у моей подруги.

— Кто ваша подруга? — внезапно вспоминая предсмертные речи Жанны, с дрожью в голосе спросила я.

— Атенаиса де Монтеспан, — всматриваясь в меня, словно видит впервые, вскричала отцеубийца. — Впрочем, зачем я вам говорю все это? Той, которая порождает любовь в сердцах всех мужчин, едва взглянувших на нее, не понять великую завистницу.

— Это я порождаю любовь? — невольно ахнула я. — Как вы не правы, Мария.

— В вас влюбился даже великий Экзили, — продолжала кричать осужденная.

— Ничего себе, влюбился, — с сарказмом хмыкнула я. — Он хотел убить меня!

— Умереть во имя любви — счастье! — торжественно провозгласила Бренвилье.

— Смерть не может быть благом, по крайней мере, для того, кто лишил ближнего своего жизни, — не согласилась с ней я. — Да и для самой жертвы тоже. Она не имеет права подняться к Господу, а мечется среди таких же несчастных душ над землей, которая отвергла ее, а то и опускается в Ад.

— Глупости, после кончины труп ожидает забвение, — сморщила красивый носик Мария.

— Вы не верите в Бога? — поразилась я. — Но я видела в ваших руках молитвенник.

— Привычка, — швырнула в сторону книгу женщина. — Несчастливый человек хватается за соломинку, пытаясь внушить себе, что когда-нибудь ему станет хорошо.

— Вы никогда не были счастливы? — с жалостью поинтересовалась я.

— Только один-единственный раз, — неожиданно рассмеялась безумная. — Тогда, когда король поменял мою везучую подругу на Франсуазу де Монтенон.

Да, что-то такое, прочитанное запоем в любимых книгах, я помнила.

— Неужели зависть — более важное в вашем понимании чувство, чем любовь, дружба, сострадание? — продолжала допытываться я.

— Любви, дружбы, сострадания не существует, — авторитетно заявила маркиза. — Вы видели, как меня дружно предавали те, кто совсем недавно клялся в вечном обожании? Русская княгиня одна не выдала бедную женщину.

— Вы переступили черту, которая отделила вас от общества, Мария, — с благодарностью улыбнулась я. — Кстати, у меня тоже был враг, маскирующийся под друга. У всех есть недруги, но у меня особенный случай.

— Какой? — ожила собеседница.

— Завистницей была моя любимая сестренка, — после небольшой паузы произнесла я.

— Расскажите, — быстро проговорила Бренвилье.

И тогда, присев на грязный тюфяк, я поведала пленнице все, опустив самую малость: близкие контакты с потусторонними силами. Преступница слушала очень внимательно, изредка ахала и широко раскрывала огромные черные глаза.

— Кажется, я поняла психологию жертвы, — отчаянно краснея, призналась осужденная, — но Атенаиса не такая, как вы. Она — честолюбивая, хитрая, жестокая. Она хладнокровно увела Людовика от верной Луизы Лавальер, растоптала ее искренние чувства.

— Атенаиса согрешила и поплатилась за свой грех, — положив ладонь на руку несчастной, тихо промолвила я. — Зачем же вам было брать на себя функции Господа Бога?

Маркиза задумалась. Молча наблюдала я за той, которую приговорили к смертной казни. Ни тени страха не было в ее прекрасном лице, только мысли бороздили гладкий лоб, да недобрая улыбка кривила нежные губы.

— Мы слишком поздно встретились с вами, — неожиданно вздохнула Мария. — Но спасибо, что вы пришли ко мне. Выполните последнюю просьбу горемычной: будьте рядом, когда меня станут казнить.

Утро казни выдалось пасмурным. Накрапывал легкий дождичек, но неприветливая погода не остановила тысячи зрителей, пришедших посмотреть на шоу под названием «смерть отравительницы». Простолюдины и господа из высшего общества, игнорируя кастовые предрассудки, мирно стояли рядом, плотно соприкасаясь плечами. Та, из-за которой собрались охочие до зрелищ парижане, вышла к ним, похожая на привидение в своей грязной холщовой одежде. В руках грешница держала свечку, босые ноги ее посинели от холода. Толпа заколыхалась от криков, угроз, ругательств. И тогда на спокойном лице маркизы появилось выражение смертельной ненависти, а нежные руки судорожно сжали подсвечник. Позорная тележка уже ждала свою добычу, которую проглотила с алчной радостью. У собора Парижской Богоматери осужденная вышла, чтобы, согласно приговору, произнести слова покаяния. Сквозь строй алебардщиков она прошла к церкви. И тут поразительное немота намертво сковала уста народу: то толпы остающихся в живых людей старались расслышать хоть несколько фраз идущей на смерть.

Но несчастная говорила так тихо, что только передние ряды зрителей смогли уловить отдельные ее слова. Снова подъехала мерзкая тележка, которая повезла Бренвилье к эшафоту. Люд отмер, начал бесноваться, и поэтому прошло еще немало времени, прежде чем солдаты проложили дорогу знаменитой красавице, пленившей в свое время немало мужчин. Наконец Мария взошла на помост, и воцарилась мертвая тишина.

— Хотите ли вы еще дать показания? — сурово спросил пристав.

— Я сказала все, — спокойно проговорила смертница.

И тут она увидела меня. Волею судеб нас прибило толпой к месту казни.

— Я дошла до конца своего пути, — пристально глядя в мои глаза, прошептала маркиза, — я все поняла. Поняла, что была жалкой, тщеславной, ничтожной. Я хотела подняться высоко, но пала очень низко. Простите меня, люди. Прости меня, Господь!

Она медленно опустилась на колени. Сверкнули ножницы в руках у палача, и черные волосы светской львицы упали на помост, обнажая белый затылок.

Зажмурившись и зажав уши, я опустила голову, а когда подняла ее, маркизы уже не было. Только яркий костер напоминал о том, что произошло на самой страшной площади Парижа. Неохотно стали расходиться зеваки. Онорина, старательно работая острыми локотками, потянула меня к выходу. Невольно коснувшись своего влажного лица, я поняла, что плачу. Жертва зависти обещала великой завистнице прийти на казнь, чтобы поддержать ее в последний момент, и она это сделала. Несмотря ни на что.