Мой Кир Булычёв, мой Рэй Брэдбери и другие мои писатели… - Андрей Викторович Щербак-Жуков

из научного отдела Эрмитажа. Керенского играет спивающийся трагик. Но защитники понимают, что уже успевшие принять рабочие, захватив музей, могут причинить ему вред, и отражают приступ. История в игре переписывается по-иному. По-иному идёт история и в повести «Младенец Фрей». В ней Ленин, инфернально испугавшись, что его уничтожит Сталин, стремительно молодеет, а потом превращается в младенца. А затем снова взрослеет, но уже не при царской власти, а в советском детском доме. И становится не выдающимся мыслителем, а заурядным психопатом… Написанные в период застоя, обе эти повести вышли только в 90-е годы.

Но вернёмся к поэзии. Да, откровенной политики в стихах Булычёва нет. Есть, конечно, рискованные шутки и намёки, но не более («…Так и мы с тобой травинки, / Хоть и ходим по тропинке. / И на пятый пункт в ответ / Пишем: «К сожаленью, нет»). Таков был склад его таланта. Детский взгляд даже на самые взрослые проблемы не предполагает открытого противостояния. Тем более интересно читать у него то немногое, что иначе как гражданской лирикой не назовёшь.

За рекой Памир – курбаши.

За рекой Памир – басмачи.

Вы подумайте, в этой глуши

Тридцать лет живут басмачи.

Над рекой застава Харгуш.

Замполит, лейтенант КГБ.

Вы подумайте – тридцать душ.

Тяжелее, чем на губе.

А четыреста сабель ждут,

И у сабель душа болит.

Курбаши в тридцатом году

Власть со Сталиным не поделил.

Стихотворение 1965 года. Более полувека прошло, поменялись вожди и режимы, а актуальность, увы, не ушла. А вот ещё стихи 1963 года:

Иду гулять по городу,

В котором не гуляют,

И с девушкой, которую

За это расстреляют,

Но не у стенки, выжженной

Тупыми лбами пуль,

А на скамье, просиженной

Задами толстых дур.

Расстрелянная взглядами,

Убитая словами,

Идёт пока что рядом и

Смеётся как живая.

Идёт и улыбается.

Жизнь только начинается.

Лирика, она, конечно, лирика, но в 63-м году все прекрасно всё помнили и слишком многое понимали. И последние две строчки ничего не меняют.

Есть, впрочем, у поэта Булычёва и классическая лирика:

Вроде засиделся я в гостях.

Что же будет, раз меня не будет?

Женщины, которые простят,

Мужики, которые забудут.

Вроде я на суд к себе пришёл

И признал, что жил я недостойно.

Всё хотел, чтоб было хорошо

Мне, а самым близким делал больно.

…

Загрустят тогда, не загрустят,

Если я среди других не буду?

Жертвы, пожалев меня, простят,

Остальные, пожалев, забудут.

Есть и настоящие маленькие шедевры. Где даже рифмы в первых двух стихах интересные (что вообще-то редкость для Булычёва).

В глаза газели

Козлы глазели.

Одни в ней видели козу худую,

Другие – в бороду думу дули.

А в результате

Лежат на дорожке

Газельи ножки,

Газельи рожки.

Тут ведь, согласитесь, не только переосмысление серенького козлика, тут ведь и аллюзия на Маяковского. Верблюд недоразвитый и лошадь-ублюдок («Лошадь сказала, взглянув на верблюда: “Какая гигантская лошадь-ублюдок”. Верблюд же вскричал: “Да лошадь разве ты?! Ты простонапросто – верблюд недоразвитый”»).

Ещё одно переосмысление и ещё один маленький шедевр:

Как мне жалко Пенелопу!

Плачет, бедная, навзрыд.

Одиссей-старик ухлопал

Ухажёров молодых.

И ведь не поспоришь. На Троянскую войну Одиссей, может, ушёл и молодым, но вернулся-то уже пожилым. Десять лет войны и десять лет пиратских странствий – это вам не шутки.

Многие стихи Булычёва трудно читать без боли. Как многие настоящие поэты, он как будто предчувствовал свой скорый уход. Это сейчас воспринимается довольно странно. Он был полон творческих планов. Булычёв вернулся к эпопее «Река Хронос», которую считал главным трудом последних двадцати пяти лет и от которой его постоянно отвлекали дети и издатели, требовавшие новых повестей про Алису; он заканчивал роман «Покушение», в котором вымышленные герои должны были столкнуться с реальными, историческими – Фанни Каплан и Лениным. Книге не хватает буквально нескольких финальных страниц… Кроме того, он написал новый большой детский роман «Убежище» с новым героем. Это произведение должно было открыть цикл, задуманный как «наш ответ» Гарри Поттеру… Мечтал поехать в Китай, познакомиться с тамошними историческими памятниками и переделать свою научно-познавательную книгу «7 и 37 чудес» в «7 и 47 чудес»…

Планы, планы…

А в стихах проскакивало:

Напишите на сайте

Игорю. ру,

Что вы будете жить,

Когда я умру.

Я приму то послание

Без возражений.

Жизнь, увы, не бывает

Без поражений.

Написано в Лондоне в 2000 году, за три года до смерти, 5 сентября 2003 года.

Строчкой «2000, Лондон» подписано сразу несколько стихотворений: видимо, в Туманном Альбионе хорошо писалось…

А начал писать стихи Игорь Можейко, как и многие творческие люди, ещё в юности, даже в детстве. Ожидая в больнице операции на гландах, исписал целую тетрадку строками сказочной поэмы «Замок Фахры», подражания «Руслану и Людмиле» Пушкина. Всю жизнь параллельно с романами и рассказами, выходившими стотысячными тиражами, и сценариями, которые ложились в основу популярных фильмов, Игорь Можейко писал стихи, которые почти никому не показывал. Только в 1992 году он выпустил книжку «Что наша жизнь?», в которой каждое стихотворение сам же любовно украсил авторскими коллажами из старых газетных объявлений. Ещё несколько малотиражных книжек в Челябинске выпустил биограф и библиограф писателя Михаил Манаков. Две из них – уже посмертные, собраны из стихов, найденных в архивах. И вот настоящий подарок поклонникам Кира Булычёва (а их немало) к 85-летию писателя, отмечавшемуся 18 октября прошлого года. Неутомимый Манаков составил том больше чем на 500 страниц… Названием послужила строчка из автобиографического, получившего премию «Русский Букер», романа Андрея Сергеева «Альбом для марок». Когдато они вместе учились, и Игорь Можейко уже тогда активно проявлял творческие способности. Сергеев написал в романе: «Иняз. Первые впечатления. Игорь Можейко. Лёгкий человек. Кое-какие стихи». Кир Булычёв любил цитировать эту фразу со смесью самоиронии и обиды: «Кое-какие…»

Разные. И смешные, и грустные, и философские, просто шутки…

Утконос и утконожка

Как-то выпили немножко.

И такой пошёл разврат…