Отчаяние - Владимир Набоков

Знаю, знаю, -- оплошно с  беллетристической точки зрeнiя, что в  теченiе всей моей повeсти (насколько я помню) почти не удeлено вниманiя главному как -будто двигателю моему, а именно корысти. Как  же это я даже толком  и не упомянул  о том , на что мертвый двойник  был  мнe нужен ? Но тут  меня берет  сомнeнiе, уж  так  ли дeйствительно владeла мною корысть, уж  так  ли мнe было важно получить эту довольно двусмысленную сумму (цeна человeка в  денежных  знаках , посильное вознагражденiе за {169} исчезновенiе со свeта), -- или напротив  память моя, пишущая за меня, не могла иначе поступить, не могла -- будучи до конца правдивой -- придать особое значенiе разговору в  кабинетe у Орловiуса (не помню, описал  ли я этот  кабинет ).

И еще я хочу вот  что сказать о посмертных  моих  настроенiях : хотя в  душe-то я не сомнeвался, что мое произведенiе мнe удалось в  совершенствe, т. е. что в  черно-бeлом  лeсу лежит  мертвец , в  совершенствe на меня похожiй, -- я, генiальный новичек , еще не вкусившiй славы, столь же самолюбивый, сколь взыскательный к  себe, мучительно жаждал , чтобы скорeе это мое произведенiе, законченное и подписанное девятаго марта в  глухом  лeсу, было оцeнено людьми, чтобы обман  -- а всякое произведенiе искусства обман  -- удался; авторскiя же, платимыя страховым  обществом , были в  моем  сознанiи дeлом  второстепенным . О да, я был  художник  безкорыстный.

Что пройдет , то будет  мило. В  один  прекрасный день наконец  прieхала ко мнe заграницу Лида. Я зашел  к  ней в  гостиницу, "тише", сказал  я внушительно, когда она бросилась ко мнe в  об ятiя, "помни, что меня зовут  Феликсом , что я просто твой знакомый". Траур  ей очень шел , как  впрочем  и мнe шел  черный артистическiй бант  и каштановая бородка. Она стала разсказывать, -- да, все произошло так , как  я предполагал , ни одной заминки. Оказывается, она искренне плакала в  крематорiи, когда пастор  с  профессiональными рыданiями в  голосe говорил  обо мнe: "И этот  человeк , этот  благородный человeк , который -- --" Я повeдал  ей {170} мои дальнeйшiе планы и очень скоро стал  за ней ухаживать.

Теперь я женился на ней, на вдовушкe, живем  с  ней в  тихом  живописном  мeстe, обзавелись домиком , часами сидим  в  миртовом  садикe, откуда вид  на сафирный залив  далеко внизу, и очень часто вспоминаем  моего бeднаго брата. Я разсказываю все новые эпизоды из  его жизни. "Что-ж  -судьба!" -- говорит  Лида со вздохом , -- "по крайней мeрe он  в  небесах  утeшен  тeм , что мы счастливы".

Да, Лида счастлива со мной, никого ей не нужно. "Как  я рада", -- порою говорит  она, -- "что мы навсегда избавились от  Ардалiона. Я очень жалeла его, много с  ним  возилась, но как  человeк  он  был  невыносим . Гдe-то он  сейчас ? Вeроятно совсeм  спился, бeдняга. ?то тоже судьба!"

По утрам  я читаю и пишу, -- кое-что может  быть скоро издам  под  новым  своим  именем ; русскiй литератор , живущiй по-близости, очень хвалит  мой слог , яркость воображенiя.

Изрeдка Лида получает  вeсточку от  Орловiуса, поздравленiе к  Новому Году, напримeр ; он  неизмeнно просит  ее кланяться супругу, котораго не имeет  чести знать, а сам  думает  вeроятно: "Быстро, быстро утeшилась вдовушка... Бeдный Герман  Карлович !"

Чувствуете тон  этого эпилога? Он  составлен  по классическому рецепту. О каждом  из  героев  повeсти кое-что сообщается напослeдок , -- при чем  их  житье-бытье остается в  правильном , хотя и суммарном  соотвeтствiи с  прежде выведенными характерами {171} их , -- и допускается нeкоторой юмор , намеки на консервативность жизни.

Лида все так  же забывчива и неаккуратна...

А уж  к  самому концу эпилога приберегается особенно добродушная черта, относящаяся иногда к  предмету незначительному, мелькнувшему в  романe только вскользь: на стeнe у них  висит  все тот  же пастельный портрет , и Герман , глядя на него, все так  же смeется и бранится.

Финис .

Мечты, мечты... И довольно притом  прeсныя. Очень мнe это все нужно...

Вернемся к  нашему разсказу. Попробуем  держать себя в  руках . Опустим  нeкоторыя детали путешествiя. Помню, прибыв  двeнадцатаго в  город  Икс  (продолжаю называть его Иксом  из  понятной застeнчивости), я прежде всего пошел  на поиски нeмецких  газет ; кое-какiя нашел , но в  них  еще не было ничего. Я снял  комнату в  гостиницe второго разряда, -- огромную, с  каменным  полом  и картонными на вид  стeнами, на которых  словно была нарисована рыжеватая дверь в  сосeднiй номер  и гуашевое зеркало. Было ужасно холодно, но открытый очаг  бутафорскаго камина был  неприспособлен  для топки, и когда сгорeли щепки, принесенныя горничной, стало еще холоднeе. Я провел  там  ночь, полную самых  неправдоподобных , изнурительных  видeнiй, -- и когда утром , весь колючiй и липкiй, вышел  в  переулок , вдохнул  приторные запахи, увидeл  южную базарную суету, то почувствовал , что в  самом  городe оставаться не в  силах . Дрожа от  {172} озноба, оглушенный тeсным  уличным  гвалтом , я направился в  бюро для туристов , там  болтливый мужчина дал  мнe нeсколько адресов : я искал  мeсто уютное, уединенное, и когда подвечер  лeнивый автобус  доставил  меня по выбранному адресу, я подумал , что такое мeсто нашел .

Особняком  среди пробковых  дубов  стояла приличная свиду гостиница, наполовину еще закрытая (сезон  начинался только лeтом ). Испанскiй вeтер  трепал  в  саду цыплячiй пух  мимоз . В  павильонe вродe часовни бил  ключ  цeлебной воды, и висeли паутины в  углах  темногранатовых  окон . Жителей было немного. Был  доктор , душа гостиницы и король табльдота, -- он  сидeл  во главe стола и разглагольствовал ; был  горбоносый старик  в  люстриновом  пиджакe, издававшiй безсмысленное хрюканiе, когда с  легким  топотом  быстрая горничная обносила нас  форелью, выловленной им  из  сосeдней рeчки; была вульгарная молодая чета, прieхавшая в  это мертвое мeсто с  Мадагаскара; была старушка в  кисейном  воротничкe, школьная инспектриса; был  ювелир  с  большою семьей; была манерная дамочка, которая сперва оказалась виконтессой, потом  контессой, а теперь, ко времени, когда я это пишу, превратилась старанiями доктора, дeлающаго все, чтобы повысить репутацiю гостиницы, в  маркизу; был  еще унылый комивояжер  из  Парижа, представитель патентованной ветчины; был , наконец , хамоватый жирный аббат , все толковавшiй о красотe какого-то монастыря по-близости и при этом , для пущей выразительности, срывавшiй с  губ , сложенных  мясистым  сердечком , воздушный {173} поцeлуй. Вот  кажется и весь паноптикум . Жукообразный жеран  стоял  у дверей, заложив  руки за спину, и слeдил  исподлобья за церемонiалом  обeда. На дворe бушевал  сильный вeтер .

Новыя впечатлeнiя подeйствовали на меня благотворно. Кормили неплохо. У меня был  свeтлый номер , и я с  интересом  смотрeл  в  окно на то, как  вeтер  грубо приподымает  и отворачивает  исподнюю листву маслин . Вдали лиловато-бeлым  конусом  выдeлялась на безпощадной синевe гора, похожая на Фузiяму. Выходил  я мало, -- меня пугал  этот  безпрестанный, все сокрушающiй, слeпящiй, наполняющiй гулом  голову, мартовскiй вeтер , убiйственный горный сквозняк . На второй день я все же поeхал  в  город  за газетами, и опять ничего не было, и так  как  это невыносимо раздражало меня, то я рeшил  нeсколько дней выждать.

За табльдотом  я кажется прослыл  нелюдимом , хотя старательно отвeчал  на всe вопросы, обращенные ко мнe. Тщетно доктор  приставал  ко мнe, чтобы я по вечерам  приходил  в  салон  -- душную комнатку с  разстроенным  пiанино, плюшевой мебелью и проспектами на круглом  столe. У доктора была козлиная бородка, слезящiеся голубые глаза и брюшко. Он  eл  дeловито и неаппетитно. Он  желтый зрак  яичницы ловко поддeвал  куском  хлeба и цeликом  с  сочным  присвистом  отправлял  в  рот . Косточки от  жаркого он  жирными от  соуса пальцами собирал  с  чужих  тарелок , кое-как  заворачивал  и клал  в  карман  просторнаго пиджака, и при этом  разыгрывал  оригинала: это, мол , для бeдных  собак , животныя бывают  лучше людей, -- утвержденiе, {174} вызывавшее за столом  (длящiеся до сих  пор ) страстные споры, особенно горячился аббат . Узнав  что я нeмец  и музыкант , доктор  страшно мною заинтересовался и, судя по взглядам  отовсюду обращенным  на меня, я заключил , что не столько обросшее мое лицо привлекает  вниманiе, сколько нацiональность моя и профессiя, при чем  и в  том  и в  другом  доктор  усматривал  нeчто несомнeнно благопрiятное для престижа отеля. Он  ловил  меня на лeстницe, в  длинных  бeлых  коридорах , и заводил  безконечный разговор , обсуждал  соцiальные недостатки представителя ветчины или религiозную нетерпимость аббата. Все это становилось немного мнe в  тягость, но по крайней мeрe развлекало меня. Как  только наступала ночь, и по комнатe начинали раскачиваться тeни листвы, освeщенной на дворe одиноким  фонарем , -- у меня наполнялась безплодным  и ужасным  смятенiем  моя просторная, моя нежилая душа. О нeт , мертвецов  я не боюсь, как  не боюсь сломанных , разбитых  вещей, чего их  бояться! Боялся я, в  этом  невeрном  мiрe отраженiй, не выдержать, не дожить до какой-то необыкновенной, ликующей, все разрeшающей минуты, до которой слeдовало дожить непремeнно, минуты творческаго торжества, гордости, избавленiя, блаженства.