Дети войны. Народная книга памяти - Коллектив авторов

И вот открылась дверь, и выходит солдат с ведром остатков еды и выливает их на асфальт.

И все туда бросаются и молча, без ругани, хватают пригоршнями еду в посуду. Меня это так напугало, что я бросилась бежать домой. Я привыкла, что еду дают, а не выливают.

На пересечении улицы Островского с улицей 25-го Октября перед войной построили новый трехэтажный г-образный дом. Длинной стороной он выходил на Островского, а короткой – к Малахову кургану. Покрашен он был в красно-розовый цвет. Короткая часть здания была совсем разрушена, а длинная – частично стояла. Его срочно отремонтировали, и там расположились части СС. В это здание ходили немцы в черной форме со свастикой на рукаве. Я слышала, что там жители тоже каким-то образом берут еду. Вот и я взяла свой котелок и к обеду пошла туда. Народу было очень много – человек 20–25: дети и взрослые. И вот открылась дверь, и выходит солдат с ведром остатков еды и выливает их на асфальт. И все туда бросаются и молча, без ругани, хватают пригоршнями еду в посуду. Меня это так напугало, что я бросилась бежать домой. Я привыкла, что еду дают, а не выливают.

С приходом немцев в город начались голодные дни. Не было продуктов нигде, кроме рынка. За неделю, что я папу подкармливала, он окреп. Тапочки, которые он шил, были примитивные, у меня их очень редко покупали. Из молочных продуктов торговали молоком, брынзой, катыком – он похож на сметану, но кислее. Мы с мамой еще долго доедали остатки сухарей.

До войны у нас было много друзей, товарищей папы. Не все эвакуировались. И вот папе рассказали, что люди с вещами ходят по татарским деревням и обменивают их на крупу, муку. А у нас в «щели» кое-что сохранилось в тайнике (в доме в первый же день почти все было украдено). И папа решил рискнуть и пойти, но надо было идти в дальние деревни. И мы в сентябре три раза вместе ходили. Папа до войны сделал две примитивные модели самолетов, которые у них на заводе собирали, достраивали, испытывали. Один был с шасси, а другой – гидросамолетик. Мы два раза ходили в сторону реки Кача. От Павловского мыса яликом – на Северную сторону. Поднимались в гору, а там стояла небольшая часовенка, недействующая. Дальше строений не было. Вся Северная сторона – это несколько улочек внизу у моря, рыбаки жили в пещерах вдоль моря. И мы с папой к вечеру приходили в деревню Мамашай (теперь Орловка). Там у кого-то ночевали, а утром шли дальше, вверх по руслу реки Кача. Я бежала впереди с самолетиком, пропеллер вращался, татарчата гурьбой с криками бежали за мной. А уж потом выходили на крики взрослые, и начиналась торговля. Так мы проходили две-три деревни. Когда все обменивалось, мы возвращались назад в Мамашай, ночевали. К вечеру возвращались домой. Когда впереди видели часовенку, это означало, что скоро будем дома. А в третий раз мы ходили уже другой дорогой, не помню, как именно, но одну ночь ночевали в деревне Каралез (теперь Красный Мак). Самолетиков не было, то есть не было рекламы. Обмен получился плохой, начались холодные дни. Мы больше не ходили.

На улице Комсомольской, в квартале между улицами Рабочей и Горького, жили наши земляки из соседнего села, мы иногда ходили к ним в гости. Их фамилия была Кошевые, у них две дочери были: старшая Клава и младшая Рая. Я с ними дружила. А поскольку в городе был голод, то в сентябре началась регистрация всех жителей. Теперь жителей стало больше, чем при осаде, некоторые временно жили в ближних деревнях. И тем жителям, которые имели родственников на Украине, предлагали уехать из города. Должны были дать два эшелона и составляли списки.

В один из дней в сентябре или в начале октября погода была солнечной, теплой. Мы пошли в гости. И пока мы у них были, на этой улице убили немца.

Поднялся шум, крики, во двор вбежали автоматчики, всех жителей выгнали на улицу. Собрали сто человек заложников, окружили группу, но собак не было с ними. Прошло немного времени, все стояли. Мне родители говорят, чтобы я бежала домой, зачем же мне умирать. Дождалась, когда двое немцев начнут разговаривать и перестанут на нас смотреть, и бросилась наутек. Мне вслед кричали, стреляли в воздух, но я, не останавливаясь, домчалась домой. Потом всех отпустили.

В октябре должны были подать первый состав эшелона, желающие уехать стали съезжаться к вокзалу из близлежащих деревень и расположились табором на привокзальной площади. Все жители Севастополя пока жили дома. А эшелон все не подавали. Наконец после ноябрьских праздников папа узнал, что подают эшелон. Он срочно добыл где-то тачку на двух колесах, погрузил наши вещи, главное из которых – это мамина ножная швейная машинка, которую купили в 1936 году. Мама ходила на курсы шитья, а потом и вышивания.

Подали теплушки, внутри были трехэтажные деревянные нары. В нашем вагоне ехала Лаврентьева Валентина Емельяновна, которая была детским лечащим врачом на Корабельной и нашим участковым врачом. Она с моими родителями хорошо знакома, ибо я до войны была довольно болезненным ребенком. Она спрашивала у папы, куда бы ей поехать, в какую бы дальнюю деревню, чтобы спокойно пережить войну. И папа посоветовал ей нашу деревню. Было село Зеленое № 1, где мы все родились, а через большой ставок – деревня Рубановка – это чисто украинское село. Теперь это село Рубановка, которое поглотило и наше Зеленое № 1. Только запись в паспорте осталась. Учительница нас послушалась, и там они пережили годы оккупации. Мы медленно, с остановками, поехали в город Мелитополь – конечный пункт.

Я уже упоминала, что два брата – хозяева нашего флигеля – они при немцах совсем голодали. У них все сгорело. Это были интеллигентные люди, они не умели ходить и попрошайничать. А когда вернулся папа, мы их поддерживали, давали им понемногу еды. Сами-то тоже жили впроголодь. У них не было родственников на Украине, им некуда было ехать. Когда папа в мае 1945 года после окончания войны вернулся в Севастополь, то наш флигель был занят чужими людьми, они его не впустили. А соседи сказали, что прежние хозяева скончались: Дмитрий Васильевич умер вскоре после нашего отъезда, а Владимир Васильевич – в декабре.

Так закончилась наша война в городе Севастополе. Продолжалась она уже на Украине.

Как оказалось, немцы к вещам эвакуированных не сразу приставили охрану: окрестные жители стали растаскивать вещи.

К счастью, наши вещи уцелели.

Ночью наш эшелон прибыл в город Мелитополь. Выгрузили все вещи на платформу, нас всех простроили в одну колонну и под охраной повели куда-то. Потом распространили слух по колонне, что ведут нас на карантин. Долго шли, медленно. Прошли через реку Молочную, зашли в какую-то деревню, подошли к школе. В школе на полу лежала солома. Мы, одетые, вповалку завалились спать. Проснулась я рано, меня кто-то кусал. Я села и увидела, что по мне лазают (как подсказала мама) огромные белые нательные вши. Мы прежде ведь жили дома, у нас было много воды, и никогда никаких паразитов не было. Я впервые увидела, что вши злые и противные. Папа сказал мне, чтобы я сейчас же перелезла через проволоку, пошла по селу и поискала людей, которые захотят взять нас «на поруки», то есть выдать за своих родственников. Папа велел передать, что он умеет сапожничать, а мама – шить и вышивать на машинке. Вот в третьем доме хозяин – дядя Лука – и согласился.