Дети войны. Народная книга памяти - Коллектив авторов

У наших хозяев, чуть впереди нашего флигеля (а он был длинный: две однокомнатные квартиры и одна двухкомнатная, мы занимали крайнюю однокомнатную квартиру), была небольшая летняя кухня. Я не помню, пользовались ли ею когда-нибудь. Она была завалена старыми подшивками журнала «Нива» и разными небольшими книжечками в мягком переплете – это приложения к «Ниве». И вот все время, когда я не училась, я пропадала там, брала чтение и – домой. Хозяева не возражали. Мои родители тоже очень много тогда читали. И я все восемь месяцев осады, кроме чтения, учила на память стихи. Великое множество. Многие я помню и до сих пор: все сказки А. С. Пушкина, поэмы Некрасова, Майкова, Фета и др. Тогда я прочла и запомнила две книги: «При дворе Тишайшего» (о правлении Алексея Михайловича) и «Колония Росс» – это о русской колонии на Аляске (теперешняя знаменитая рок-опера «Юнона и Авось»). Я все это знала с детства. Конечно, авторов я не помню. Много других исторических и детских книг я тогда прочла. Это мне помогало в учебе в дальнейшем. Я знала все басни Крылова и так далее. Очень сильно развила тогда память.

Я все восемь месяцев осады, кроме чтения, учила на память стихи. Великое множество. Многие я помню и до сих пор: все сказки Пушкина, поэмы Некрасова, Майкова, Фета. Я знала все басни Крылова и так далее. Очень сильно развила тогда память.

Я писала, что продовольственный магазин на Корабельной стороне был по улице Карла Либкнехта, № 101,– большой четырехэтажный дом. Так вот, в то время, видимо (я точно не помню когда), прямо в середину этого дома попала немецкая бомба, говорили, что весом в 500 кг. Дом устоял, подвал цел, но вот второй и третий подъезды разрушены, а первый и четвертый целы. Магазин работу не прекращал. Я не помню, что и сколько давали по карточкам. Я ходила в магазин и отоваривала только хлебные карточки – сначала для нашей семьи, а потом и для хозяев (последние два месяца, когда были интенсивные обстрелы). Папа получал 300 граммов в день (как инвалид II группы), мама и я – по 100 граммов, а вот сколько получали хозяева – не помню, кажется, по 300 граммов. Насколько мне помнится, последние месяцы давали только хлеб.

18 июня прошел слух по соседям, что немцы высадили десант автоматчиков на Малаховом кургане. Но за хлебом надо было идти, меня послали.

И мы с соседом Витей, моим ровесником, который тоже был маленького роста (они жили в доме № 37), пошли в магазин. Так как мы жили на этой же улице, то шли спокойно до улицы 25-го Октября, там нас не обстреливали, мы бежали спокойно. А дальше надо было перебегать через поперечные улицы – Волынскую и Севскую. И тут начиналась стрельба из автоматов. Мы бежали, а сзади пули по камням цокали. А мы, глупые дети, перебежим, а потом выглянем и покажем им «нос». Теперь я понимаю, что нас никто не собирался убивать, а только хотели попугать. И так было дня три. А 20 или 21 июня хлеба не было, а карточки начали отоваривать мукой – и так до конца месяца. Последние два месяца я брала карточки у хозяев, мне было очень тяжело. Витя помогал мне нести продукты.

Когда папа окончательно перешел на инвалидность, его прикрепили к столовой, чтобы получать обеды. Столовая, как мне помнится, находилась примерно там, где сейчас в доме № 14 по проспекту Нахимова расположился «Макдоналдс». После первого штурма Севастополя, когда меньше обстреливали город, папа туда ходил обедать, а потом договорился, что будет приходить дочка и брать обед на дом. Несколько месяцев ежедневно, кроме воскресенья, я ходила туда с судочками. Меня иногда спрашивают, неужели мне не было страшно и я не боялась? Дело в том, что меня воспитывали в строгости и труде. Сколько себя помню, я всегда помогала маме. И за провинности наказывали. Так что, если мне говорили «иди и делай», я это выполняла без разговоров. Мне действительно не было страшно. Днем час-два немцы отдыхали после обеда, и, как правило, налетов не было. Я привыкла ходить, и ходила быстро. Что удивительно, я почти никого не встречала по дороге.

Шла к вокзалу, потом по верхней дороге поднималась на улицу Карла Маркса и шла к площади Революции. А уже около столовой встречала таких же «столующихся». Очереди большой не было – два-три человека. Обед был горячий: суп и что-нибудь на второе, но не мясное, а рыба, каша. Потом даже и рыбы не было. В столовой была красивая молодая кассирша. Она, узнав, что я прихожу с Корабельной стороны, предложила мне поискать на заброшенных огородах зелень, приносить ей, а за это она мне будет давать два обеда вместо одного. Я пришла домой и сказала родителям об этом. Они мне сказали, что знакомые наши жили на улице Полтавской, чтобы я там поискала. И вот я утром шла по улицам Истоминской, Полтавской,

Суздальской и там, в заброшенных, разрушенных дворах находила зелень и относила в столовую. Это продолжалось месяц или чуть больше весной 1942 года. А где-то в конце апреля (примерно) столовую разбомбили, обеды прекратились.

Удивительно, но город был совсем пуст. Я ведь много ходила, но очень редко встречала кого-нибудь. Не было ни патрулей, ни милиции. Совершенно пусто. Два раза я видела убитых лошадей, одну у Лазаревских казарм, а другую – в районе вокзала. У стенки городского холодильника в Южной бухте стоял ошвартованный крейсер «Красный Крым», который иногда из главного калибра обстреливал немцев, а те из дальнобойных орудий отвечали. Или вдруг начинался налет немецких самолетов, бомбили. Тогда мне приходилось прятаться. На переезде в конце Южной бухты было какое-то полуразрушенное строение, что-то бетонное. И внизу была щель, в которую я залезала, пережидала обстрелы. И видела, как самолеты сбрасывают бомбы, они падают струйками. И я всегда знала, куда они упадут. Если близко будут падать, я залезала подальше, чтобы осколками не убило. Знаете, дети очень приспосабливаются и к условиям войны. Я не помню, чтобы когда-то плакала, ужасалась. Вот мертвых лошадей видела, а назавтра их уже там не было. Теперь я думаю, что люди, наверное, на еду их забирали.

Удивительно, но город был совсем пуст. Я ведь много ходила, но очень редко встречала кого-нибудь. Не было ни патрулей, ни милиции. Совершенно пусто. Два раза я видела убитых лошадей, одну у Лазаревских казарм, а другую – в районе вокзала. У стенки городского холодильника в Южной бухте стоял ошвартованный крейсер «Красный Крым», который иногда из главного калибра обстреливал немцев, а те из дальнобойных орудий отвечали.

Во время второго и третьего штурма немцы забрасывали город зажигательными мелкими бомбами, и папа ночами дежурил на крыше и тушил их. Там стояли ведра с водой и щипцы, которыми он хватал горящую бомбу и окунал в ведро. А уже остывшую выбрасывал. Отец флигель сохранил (он цел до сих пор, и даже наша комната такая же, как была, я недавно туда ходила). А вот хозяева свой дом не смогли уберечь. У них была большая и хорошая библиотека, неплохая мебель. Остались они нищими. Осталась цела и летняя кухня, а сами хозяева перешли жить во флигель, в двухкомнатную квартиру, из которой жильцы в начале войны эвакуировались. Я тех соседей не помню.