Дети войны. Народная книга памяти - Коллектив авторов

«За каждого убитого немца будет убито 100 русских». Пункт № 2: «За каждого убитого русского будет убито 10 татар».

Помню ночь с 7 на 8 июля. Разбудила меня мама и сказала, чтобы я пошла и привела какую-нибудь пожилую женщину, так как она рожает. Была очень темная ночь, кругом одни развалины. Даже не были очищены дорожки для прохода. Я карабкалась по камням и кричала: «Люди добрые, помогите!» Но вокруг была тишина. Так я дошла до улицы 25-го Октября, то есть до Малахова кургана, завернула на улицу Островского и пошла обратно. Кричать не переставала. И где-то, не доходя до улицы Горького, из какого-то дома (ночь – темень) вышла старушка: «Чего кричишь, девочка?» Говорю, что мама рожает и надо помочь. Она тут же пошла со мной. Пришли, мама стоит на камнях у кровати и кричит. Женщина заставила меня разжечь печку, вскипятить воду, нашли ножницы, чистую простыню она порвала на пеленки и подгузники. Как долго это длилось, не знаю, часов не было. Чуть рассвело, мама стала кричать сильнее, женщина бросилась к ней, а мама меня заставила отвернуться. Потом я услышала крик ребенка. Женщина обрезала пуповину, завернула ребенка (это был мальчик), дала мне. И ушла. Мама легла на кровать, отвернулась и заснула. Я уложила мальчика в деревянное корыто и тоже немного поспала. Мальчик стал плакать. Мама сказала, чтобы я шла и искала ее родную сестру Нину Лаврентьевну Струкову, которая была в блокаду в штольнях. Я стала спрашивать тех, кто был в штольнях, о Нине (она 1923 года рождения). Они сказали, что она с родственниками, кажется, уже ушла домой.

Сразу же после прихода немцев в первые дни горели склады с продовольствием. Я ходила к ним – там было много муки, не сгоревшей, но облитой керосином. Видимо, те, кто жил поближе, смогли забрать то, что было не облито, но нам, детям нашей улицы, взять ничего уже не удалось.

Жили они до войны на улице Корабельной. Я нашла Нину во дворе, она пришла вместе со мной и стала купать мальчика в слабом растворе марганцовки. Она тогда была влюблена в Жору – моряка, и сказала, что братика будем звать Жорик. Мама сказала, что у нее нет молока, а ребенка надо кормить. Нина меня послала в дом за Малаховым курганом (где я собирала весеннюю зелень), там, по слухам, жила бабка с козой. Я пошла и нашла бабушку с белой козой, и она мне бесплатно давала ежедневно 0,5 л козьего молока, которое я должна была пополам с водой кипятить и давать младенцу. Но у меня ведь не из чего было поить ребенка. Я пошла в аптеку, которая находилась на углу улиц Рабочей и Комсомольской в одноэтажном домике. Там была квартира заведующего аптекой по фамилии Лордкипанидзе (как я запомнила), а жену его, по-моему, звали Натальей, русская, полноватая, – она работала там же провизором. Детей у них не было, они были добрые и отзывчивые люди. Они мне дали две бутылочки детские и две соски. Сами сделали и отверстия в сосках. Так что вечером того же 8 июля после купания мой братик уже сосал молоко. А у мамы начался понос, она совсем заболела, вставала только на горшок.

Сразу же после прихода немцев в первые дни горели склады с продовольствием. Я ходила к ним – там было много муки, не сгоревшей, но облитой керосином. Видимо, те, кто жил поближе, смогли забрать то, что было не облито, но нам, детям нашей улицы, взять ничего уже не удалось.

Числа 4-го или 5-го прошел слух, что на Подплаве (воинская часть) в Южной бухте, по дороге ниже Лазаревских казарм (учебного отряда), действует городской водопровод. Я взяла трехлитровый бидончик и пошла туда. У дороги под Учебным отрядом были две штольни, в которых находились раненые моряки: немцы ведь матросов не брали в плен, они всех убивали. Раненые не вышли (или не смогли), и эти штольни немцами были снаружи подожжены. Слышны были стоны, крики, проклятия. Мы спустились к Подплаву, много народу (десятка два) набирали воду из водопровода, чистую. И вдруг кто-то крикнул: «Смотрите, смотрите!» А недалеко по воде плыли головы – это мертвые тела. Немцы моряков, которые еще были живы, завязывали в мешки и бросали в воду, они тонули, а через два дня всплывали. Было жутко. Так говорили взрослые. Я больше никогда туда не ходила, пили нашу колодезную воду.

Потом, примерно в те же дни, прошел слух, что на улице Пушкинской стоят виселицы, на которых вешают партизан. Я тоже пошла туда. Не помню точно, но две или три виселицы стояли, висели люди, на груди таблички: «Я – партизан». Я даже не смогла смотреть. Увидела мельком и убежала.

По воде плыли головы – это мертвые тела. Немцы моряков, которые еще были живы, завязывали в мешки и бросали в воду, они тонули, а через два дня всплывали.

Я помню, что у нас на улице Карла Либкнехта, ближе к балке, с нечетной стороны жила ненормальная женщина Сара Корабельская, а рядом в доме – семья армейского или флотского командира. У него была жена – молоденькая и красивая евреечка. У них было двое детей: девочка трех-четырех лет и маленький мальчик на руках у матери, видимо около года. Мальчик был так хорош, что я всегда засматривалась на него.

Помню, еще до первого штурма города стояли мы в очереди за чем-то в магазине, и ее спросили, почему она не эвакуировалась, ведь немцы евреев уничтожают. А она ответила, что, по ее мнению, это пропаганда. Нация, которая дала столько великих гуманистов, поступать так не может. Я стояла рядом, и в меня до глубины души запал разговор. Мы все были воспитаны в добре и человечности, поверить в такие ужасы не могли. Потом, уже при немцах, в первые дни я видела ее, спешащую домой, а на спине у нее на одежде была пришита большая шестиконечная звезда.

Числа 12 июля ребята, которые со мной ходили к немцам за обедом, рассказывали, что бегали к вентиляционным каналам наверху горы, которую взорвали, и слышали стоны и крики.

18 июля я утром проснулась, а мама говорит, что брат Жорик умер. Я бросилась к корыту, оно заменяло детскую коляску, а он лежит холодный уже. Было так жалко. Он родился таким хорошеньким, чистеньким. Мне казалось, что он мне даже стал улыбаться. Я его кормила три раза в день. Но я не весь день была дома, надо было кормить маму и себя, я ходила к немцам ежедневно, кроме того, у мамы после родов начался понос. Где-то у румын выпросила рис, варила его понемногу, маме давала отвар, а сама ела рис. Так мне порекомендовали делать соседи. А еще они говорили, что от поноса хорошо помогает отвар дубовой коры. Я ходила в Ушакову балку, обдирала ножом кусочки коры и тоже давала маме отвар. Мне мама сказала, что нужно найти мужчину, чтобы похоронить Жорика. А где его найти?

18 июля я утром проснулась, а мама говорит, что брат Жорик умер. Я бросилась к корыту, оно заменяло детскую коляску, а он лежит холодный уже. Было так жалко. Он родился таким хорошеньким, чистеньким. Мне казалось, что он мне даже стал улыбаться.