Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

К. Воронков — все сошлись на том, что, несмотря на поддержку Хрущева, и «Новый мир», и «Теркина на том свете» можно и нужно смело критиковать — иначе, как едко заметил Н. Грибачев, «могут пойти разговоры о том, что у нас имеется какая-то каста неприкасаемых, культ возвращается!»[2687]

Так — уже в феврале 1964-го, за полгода до Октябрьского пленума ЦК — стало ясно, что век Хрущева вот-вот кончится, раз позволительно ему так прекословить.

Но кончался и век С. В декабре следующего 1965-го он уступил должность главного редактора «Дружбы народов» С. Баруздину — писателю, разумеется, тоже правоверному, но более пластичному, осмотрительному и обходительному, а не такому «дуболому», как С.

Пошли годы сосредоточенной работы над opus magnum. Ко второму тому эпопеи «Открытие мира», опубликованному еще в 1957 году, прибавился третий (1972), затем четвертый (1973), забрезжили очертания уже и пятого… И все это издавалось, все это переиздавалось не только в Москве, но и в Ярославле, Иванове, Туле, Грозном, Праге, Братиславе, Будапеште, Бухаресте, Софии, Варшаве и Познани.

А с кончиной С. переиздаваться практически перестало — как-то враз и уже навсегда.

И нет о нем статей ни в академических словарях «Русские писатели 20 века» (2000), «Русская литература XX века» (2005), ни в «Большой Российской энциклопедии».

Соч.: Открытие мира: В 3 т. М.: Сов. Россия, 1989.

Смирнов Сергей Васильевич (1912–1993)

Люди ли меняются, жизнь ли их меняет, но С., вошедшему в историю с клеймом махрового черносотенца, рекомендацию в Союз писателей дали три еврея — П. Антокольский, Г. Рыклин и М. Светлов. Когда? В 1947 году.

К этому времени С. успел поработать на строительстве московского метро, поучиться в Литературном институте (1936–1940) и послужить рядовым в музыкантском взводе 8-й гвардейской Панфиловской дивизии. Не из худших были, по-видимому, и его первые книги с подчеркнуто миролюбивыми названиями — «Друзьям» (1939), «С добрым утром» (1948), — так что М. Светлов вряд ли лукавил, представляя С. «как безусловно талантливого и своеобразного поэта, с четко выраженной творческой индивидуальностью».

Однако 1947-й не 1949-й, когда страну захлестнул вал государственного антисемитизма. В Литературный институт, вместо изгнанных оттуда П. Антокольского и других преподавателей с подозрительными фамилиями, пришли новые мастера, и среди них С., продержавшийся на кафедре творчества более тридцати лет. И в стихах цениться стало уже не улыбчивое добродушие, выгодно отличающее раннюю лирику С., а совсем иное качество, в сталинские времена называвшееся идейностью, а десятилетиями позже гражданственностью.

И он стал гражданином, специализировавшимся, прежде всего, на сатире, на изобличении врагов советской власти и выметании недостатков из нашей социалистической действительности. Поначалу пошло неплохо — во всяком случае, его новые книги были в 1954 году выдвинуты на Сталинскую премию, что понималось как приглашение в круг советской писательской элиты. Но не срослось, так как эти премии сразу же после смерти корифея всех наук вручать перестали. Да и пить стал С. не по чину, поэтому современникам и запомнился как «горбатенький, почти всегда пьяный» полубомж-полупоэт: «Встает перед глазами картина: в Переделкине в забегаловке „У Никишки“ он в непотребном виде ползает на четвереньках за какой-то собачкой, ласкательно подзывая ее матерными словами».

А в результате, — продолжим цитировать мемуарный очерк К. Ковальджи, — С. озлобился, подался к мракобесам и заслужил эпиграмму, которая его пережила:

Он сам горбат,

стихи его горбаты.

Кто виноват?

Евреи виноваты.

Друзья-опекуны из «мракобесов» совсем со счетов его не сбросили: регулярно избирали членом правления Союза писателей, вводили в редколлегию журналов «Москва» и «Крокодил», поставили даже одним из заместителей Л. Соболева в СП РСФСР, учрежденный в 1958 году. Но место в литературной табели о рангах уже определилось навсегда: во втором, еще вернее в третьем, в четвертом ряду автоматчиков партии.

Репутацию поэта-гражданина приходилось тем не менее поддерживать. И, видимо, поэтому, выступая 20 апреля 1966 года на пленуме правления СП РСФСР, С. счел своим долгом бросить ком грязи в только что осужденных А. Синявского и Ю. Даниэля:

Я считаю личными врагами

Тех немногих, кто у нас порой

По своей охоте и программе

Хает мой и наш Советский строй.

Кто, как кот, до сливок славы лаком.

Кто, как сплетня, зол и языкат.

Чья стряпня приемлется со смаком

За пределом наших баррикад.

И пока смердят сии натуры

И зовут на помощь вражью рать,

Дорогая наша диктатура,

Не спеши слабеть и отмирать!

Стоит внимания, что эти строки, опубликованные полутора годами позднее (Москва. 1967. № 10), оказались единственным во всей советской литературе стихотворным откликом на процесс по делу «наследников Смердякова». Но стоит внимания и то, что, поставив уже в 1969 году свою фамилию под письмом «Против чего выступает „Новый мир“?», ученик М. Светлова и П. Антокольского очутился в достойной компании с М. Алексеевым, П. Проскуриным, А. Прокофьевым, Ан. Ивановым и другими заединщиками.

Не исключено, что именно эти гражданские поступки стали дополнительным поводом для присуждения С. в том же году Государственной премии РСФСР имени Горького.

Что же до стихов С., то историки литературы, возможно, их и помнят. А вот читатели вряд ли.

Соч.: Собр. соч.: В 3 т. М.: Современник, 1983–1984.

Смирнов Сергей Сергеевич (1915–1976)

После войны, завершающие годы которой выпускник Литературного института С. прослужил фронтовым журналистом, он был переведен в Воениздат, где, редактируя очередное издание поэмы «Василий Теркин», познакомился с А. Твардовским. И эта встреча оказалась судьбоносной, поскольку Твардовский, став главным редактором «Нового мира»,

вспомнил, — по словам А. Кондратовича, — что есть такой рядовой редактор-капитан[2688] в Воениздате, который так хорошо подойдет на роль заместителя по разным оргделам: рабочий напор Сергея Сергеевича обещал порядок в журнале по части прохождения всяких версток и прочего, и прочего. Да и с авторами — обаяние его могло хоть кого подкупить. Во всех смыслах Смирнов был идеальным замом. Твардовский в нем не ошибся[2689].

И работали они вместе в самом деле отлично — вплоть до августа 1954-го, когда за «нигилистические эстетские выступления» В. Померанцева, Ф. Абрамова, М. Лифшица, М. Щеглова[2690] и, главное, за намерение напечатать в журнале свою «порочную» поэму «Теркин на том свете», Твардовский от «Нового мира» был отрешен, а его заместителей А. Дементьева и С. по неписаным нормам тех лет обязали покаяться в ошибках.

Они и покаялись[2691]. Причем если дружбу Твардовского с Дементьевым это не разладило, то С., видимо, переусердствовал, что Твардовского от него оттолкнуло,