Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

там уже было почти все, о чем я буду писать в дальнейшем. И московские улицы, и переулки, и первые и последние дни войны, и эвакуация, и острое чувство родины, <…> и снега, и дожди, и мечты, и любовь, и природа, и увлечение другими краями — тогда Эстонией… И многое еще. И все это на одной волне лиризма, без разделения «это для себя», «это для всех», — все для души. То есть все так, как пошло у меня в дальнейшем[2710].

Самооценка почти безошибочная. Но все-таки «почти», ибо без правоверно идейных опусов (их тогда еще называли «паровозами») в 1950-е годы не мог обойтись и прирожденный лирик, если он хотел, конечно, печататься. С. хотел, так что ездил, как все в ту пору, по командировочной надобности в Братск и на Алтай, на строительство Каховской и Куйбышевской гидроэлектростанций. А на книжные и журнальные страницы, рядом с чистейшими образцами чистейшей лирики, ложились строки про ударный труд и про то, что, мол, все «мы породнились с комсомолом, / Как с другом друг. Попробуй, раздели!»

«Мне все равно внушали и внушали: / Повысьте голос!» — вспоминал поэт в одном из стихотворений 1988 года, а в интервью о том же сказал по-другому: «Человек был очень молод. Могли и сбить с панталыку»[2711].

Но ведь не сбили же, и слава Богу, что с ходом 1960-х административный надзор над стихами становился несравненно более щадящим, и лирические рефлексии, лирический напор вымыли из соколовских книг все чужеродное и преходящее. Голос остался негромким, а восхищение русской природой и русской историей окрепло, почему С. и попытался подхватить В. Кожинов, как раз тогда под ярлыком «тихой лирики» формировавший особую «русскую партию» в отечественной поэзии.

На зов дружбы С. откликался охотно, но присягу на верность какому-либо единоверию никогда не приносил: ни В. Кожинову, «неосторожному и необходимому»[2712], ни Е. Евтушенко, который мало того что называл себя его учеником («Без Владимира Соколова меня бы как поэта просто-напросто не было»), так еще и писал о его стихах много, со щедрым вдохновением.

«Нет школ никаких. Только совесть, / Да кем-то завещанный дар, / Да жизнь, как любимая повесть, / В которой и холод и жар», — сказано в 1971 году и сказано навсегда. Так что, — процитируем Д. Самойлова, — «незаносчивое слово» С. живет не коловращеньем окрестных дней, а внутренними, чаще всего любовными, драмами поэта, живет попыткой понять тайну мира, не впадая в отчаяние, хотя отчаяние, бывает, накрывает с головой: «Я устал от двадцатого века, / От его окровавленных рек. / И не надо мне прав человека, / Я давно уже не человек».

Понятно, что при всей простоте лексики и ритмики, при прозрачности поэтического строя[2713] шумный успех таким стихам не угрожает. Но поэты и вообще люди литературы его ценили и ценят, поэтому особенно важно, что, получив болгарский орден Кирилла и Мефодия (1977) и Государственную премию СССР (1983), он в 1995 году стал еще и самым первым лауреатом Государственной Пушкинской премии, так как в жюри этой премии входили не чиновники, а поэты.

И не менее важно, что именем С. названо не что-нибудь, а именно библиотеки — в его родном Лихославле и в ставшей родной Москве.

Соч.: Избр. произведения: В 2 т. М.: Худож. лит., 1981; Стихи Марианне. М.: ПРОК, 1996; Белые ветки России: Стихи. М.: Рус. книга, 2000; Это вечное стихотворенье… М.: Лит. газета, 2007.

Солженицын Александр Исаевич (1918–2008)

Жизнь С. прослежена в мельчайших подробностях. Поэтому вполне возможно ограничить поле зрения только временем Оттепели. Да и то начинать не со смерти Сталина, о которой ссыльный С. узнал в ауле Кок-Терек Джамбульской области Казахстана. И даже не с 6 февраля 1957 года, когда определением Военной коллегии Верховного суда СССР его, уже школьного учителя математики, наконец реабилитировали. А с 30 июня 1959 года, когда был закончен рассказ «Щ-854».

Написано и упрятано в схроны к этому времени было уже многое: стихи, повесть в стихах «Дороженька», главы повести «Люби революцию», первые «крохотки», драматическая трилогия («Пир победителей», «Пленники», «Республика труда»), ранние редакции романа «В круге первом». Но открыться С. рискнул только рассказом — в ноябре того же года он дает прочесть его Л. Копелеву, своему товарищу по марфинской «шарашке»[2714], а через два года, уже после XXII съезда партии и отважной речи А. Твардовского на нем, соглашается на то, чтобы Р. Орлова, жена Л. Копелева, передала «облегченную» версию «Щ-854» А. Берзер в «Новый мир».

И все опять-таки движется пока еще не быстро — главный редактор, а только он может принять решение, то пребывал в запое, то был занят, пока наконец, в одну ночь прочитав и перечитав рукопись, 11 декабря, в день рождения С., распорядился дать ему телеграмму: «Прошу возможно срочно приехать редакцию нового мира зпт расходы будут оплачены = Твардовский».

При встрече в редакции автора осыпают похвалами, с ним тут же, — как вспоминает С., — заключают «договор по высшей принятой у них ставке (один аванс — моя двухлетняя зарплата)»[2715], но принять решение о публикации осмеливаются только через семь месяцев, 23 июня 1962 года. К этому времени, на что и был тайный расчет Л. Копелева[2716], рукопись в машинописных копиях уже расходится по Москве[2717], и С., сроду не приученный входить в чужие резоны, будет впоследствии выговаривать Твардовскому, к тому времени уже покойному, за это промедленье. Однако Твардовский, зная, с какой властью он дело имеет, держит в уме, что ровно в эти же месяцы арестовали роман В. Гроссмана «Жизнь и судьба», и, соответственно, ведет себя «по-кутузовски»: собирает отзывы К. Чуковского, С. Маршака, М. Лифшица[2718], заручается поддержкой кремлевских царедворцев В. Лебедева и И. Черноуцана, личным письмом от 6 августа испрашивает разрешение у Хрущева, и тот, 12 октября оформив свою волю постановлением Президиума ЦК[2719], 20 октября приглашает к себе Твардовского, чтобы дать ему наконец отмашку[2720].

И события полетели стремительно. Пока повесть сдавалась в производство, едва ли не вся литературная Москва, успевшая познакомиться с необыкновенной рукописью, ждала ее публикации как на иголках[2721]. И дождалась — 16 ноября появляется сигнальный экземпляр журнала, и уже 17-го его приветствуют К. Симонов в «Известиях» («Солженицын проявил себя в своей повести как подлинный помощник партии в святом и необходимом деле борьбы с культом личности и его последствиями»)[2722], 22-го Г. Бакланов в «Литературной газете», 23-го В. Ермилов в «Правде», 25-го Г. Митин в «Красной звезде»,