Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

28-го А. Дымшиц в «Литературе и жизни». Да и журнал «Коммунист», центральный партийный орган, в передовой статье отметил, что «такие произведения воспитывают уважение к трудовому человеку, и партия их поддерживает» (1963. № 1).

Словом, — как вспоминает В. Лакшин, — через два-три дня о повести неизвестного автора говорил весь город, через неделю — страна[2723], через две недели — весь мир. Повесть заслонила собой многие политические и житейские новости: о ней толковали дома, в метро и на улицах. В библиотеках 11-й номер «Нового мира» рвали из рук. В читальных залах нашлись энтузиасты, сидевшие до закрытия и переписывавшие повесть от руки. <…>

Редакции разрешили допечатать к обычному тиражу — дело неслыханное — 25 тысяч экземпляров. В ближайшие дни после выхода номера заседал многолюдный, с приглашением гостей, как тогда полагалось, Пленум ЦК[2724]. В киосках, расположенных в кулуарах, было продано свыше 2 тысяч экземпляров 11-го номера. Вернувшись с Пленума, Твардовский рассказывал, как заколотилось у него сердце, когда в разных концах зала замелькали голубенькие книжки журнала[2725].

Стремясь ковать железо, пока горячо, Твардовский передает отрывок из «Случая на станции Кречетовка» в «Правду» (23 декабря 1962 года)[2726], ставит этот рассказ вместе с «Матрениным двором» в первый номер журнала за 1963 год, готовит публикацию рассказа «Для пользы дела» в июльском номере, печатает подборку читательских откликов в октябрьском, а в декабре выдвигает «Ивана Денисовича» на соискание Ленинской премии.

Все, как мы видим, необыкновенно прекрасно: С. в обход стандартной процедуры принимают в Союз писателей, повесть дуплетом выпускают в «Советском писателе» и «Роман-газете», «Ленфильм» намеревается ставить «Случай на станции Кречетовка», а театр «Современник» — пьесу «Республика труда», «облегченную» до «Оленя и Шалашовки». И сам С. вроде бы ведет себя как человек, мечтающий, — по словам В. Лакшина, — «„врасти“ в советскую литературу и общественную жизнь»: знакомится не только с А. Ахматовой, что произошло еще до публикации «Ивана Денисовича», но и с самим Хрущевым, с М. Шолоховым, шлет в Вешенскую почтительное письмо автору «Тихого Дона»[2727], просит Д. Шостаковича свести его с Е. Евтушенко[2728]. И кто знает, — продолжает В. Лакшин, — «займи руководство лично к нему более лояльную позицию, не помешай оно получить ему в 1964 году Ленинскую премию, дай напечатать на родине „Раковый корпус“ и „В круге первом“ — и Солженицына мы видели бы сегодня иным»[2729].

Все возможно. Однако жалует царь, но не жалует псарь, и «псари» из ЦК, КГБ и, конечно же, СП с самого начала увидели в недавнем зэке, по меньшей мере, чужака. Это во-первых. А во-вторых, и «царь» от него почти сразу же отступился[2730]: уже 25 апреля 1963 года на заседании Президиума ЦК назвал «Матренин двор» «дрянной книгой» и обвинил С. в том, что он пока-де «не писатель, а едок», мечтающий о кормушке, а «кормушка — Союз писателей»[2731].

И, почуяв слабину, «псари» сорвались: «масляному, — как говорит С., — Кожевникову поручили попробовать, насколько прочно меня защищает трон»[2732] — и еще 2 марта в «Литературной газете» появляется «круглообкатанная», но кусачая статья «Товарищи в борьбе», в конце марта по рассказам С. на пленуме правления СП СССР проходится главный редактор журнала «Дон» М. Соколов, а Н. Сергованцев в апрельском номере «Октября» покушается уже и на высочайше одобренного «Ивана Денисовича».

Какая уж тут Ленинская премия, если и сборник рассказов не дают выпустить книжным изданием!.. Твардовский взбешен и сокрушен, а С., сообщивший как-то А. Ахматовой, что у него «крепкие нервы»[2733], спокоен: «говорит о премии: „Присудят — хорошо. Не присудят — тоже хорошо, но в другом смысле. Я и так, и так в выигрыше“»[2734].

Он уже весь во власти своей миссии, понятой как горделиво одинокое противостояние режиму. И слово одинокое можно выделить, так как С. ни тогда, ни позже действительно не числил себя в каком бы то ни было общем ряду. В резоны «Нового мира» не входил, чужую помощь принимал как само собой разумеющееся, но сам поддерживать других не спешил: и В. Шаламову толком не помог с публикациями[2735], и письмо в защиту И. Бродского не подписал[2736], и вообще, — как часто утверждают, — сражался только за себя и только за свои книги.

Этот стиль поведения позднее назовут инструментальной этикой, обвинят С. в предельном эгоцентризме и увидят, как прав был К. Паустовский, вскоре после публикации «Ивана Денисовича» заметивший в разговоре с К. Чуковским, что С. — «враг интеллигенции»[2737]. Но это позднее, а все 1960-е годы, вплоть до высылки, эти самые интеллигенты будут видеть в С. своего лидера, ледокол, проламывающий вечную мерзлоту, а «Архипелаг ГУЛАГ», написанный еще в пору Оттепели, и ныне воспринимается как главный обвинительный документ сталинской эпохе.

И не вина разобщенной, как обычно, интеллигенции в том, что сплотившиеся «псари» режима, благословляемые верховной властью, окажутся сильнее. Запускаются слухи о том, что С. «был полицаем, сидел в немецком лагере» и что он вообще «еврей — настоящая фамилия Солженицер»[2738]. Разуверившийся в возможностях Твардовского, С. предлагает свои произведения другим изданиям — и всюду отказ. После статьи «Не обычай дёгтем щи белить, на то сметана» (Литературная газета, 4 ноября 1965 года) и рассказа «Захар-Калита» (Новый мир. 1966. № 1) доступ С. в советскую печать перекрыт окончательно. «Этюды и крохотные рассказы» проникают в эмигрантские «Грани» (1964. № 56). Пока еще без ведома автора, но, — вспоминает писатель, — «в том же октябре с замиранием сердца (и удачно) я отправил „Круг первый“ на Запад[2739]. Стало намного легче. Теперь хоть расстреливайте!»[2740]

И его стали расстреливать — слежка, конфискация архива, поток докладных записок председателя КГБ В. Семичастного и Генерального прокурора Р. Руденко, адресованные в ЦК доносительные отзывы А. Суркова, К. Симонова, других литературных вельмож[2741], и, наконец, первый секретарь ЦК КП Узбекистана Ш. Рашидов (тоже, кстати сказать, романист), опережая всех, шлет на Старую площадь просьбу «определить для Солженицына меру наказания».

Не сразу, совсем не сразу, но эта мера будет найдена: 4 ноября 1969 года С. исключат из Союза писателей, а 13 февраля 1974 года лауреата Нобелевской премии (1970) под конвоем вышлют из Советского Союза. Его бой с коммунистическим режимом перейдет в заочную фазу и одна за другой начнутся его попытки дирижировать, с ленинской крутизной управлять «теченьем мыслей» как в родной стране, так и в эмигрантской среде.

Но об этом, кажется, и так все знают.

Соч.: Собр. соч.: В 30 т. М.: Время, 2007–, т. 1–16, 18–19, 26–29; Публицистика: В 3 т.