Участники - Денис Епифанцев

современным интерьером. Опять-таки есть внятные механизмы, есть прозрачные институты. Есть журналы, которые фотографируют интерьеры, есть звездные архитекторы, которые делают проекты, есть эксперты, которые оценивают. Так или иначе, но все знают, что сегодня называется хорошим вкусом, point de perfection, и как он выглядит. За счет чего, каких практических решений тот или иной интерьер оказывается современным.

И если художник находится в этом потоке, следит за этими изменениями, то он автоматически делает работы, которые будут органично выглядеть в этих интерьерах. Не важно, в какой технике он работает, не важно, что он делает – он всегда чувствует, что будет востребовано и как это сделать. Он – маркетолог.

В России этих механизмов нет. В России художник живет ровно так же, как и все другие люди, – в типовой панельной многоэтажке. Не потому, что он мало зарабатывает, а потому, что других нет. Россия в этом смысле очень ограниченная страна – у нас неразнообразная архитектура. То, что художник не видит этих «других» интерьеров, как бы прокладывает водораздел между ним и покупателем. Он не может создать что-то уместное, что-то, что можно повесить на стену в гостиной. Тогда как покупатели в массе своей уже эти гостиные себе построили.

Поэтому ему приходится имитировать западные техники и решения. Он не общается с людьми, как делает его западный коллега, который, учитывая все технические особенности, еще и говорит о чем-то важном: о смерти, о жизни, о человеческих взаимоотношениях. Нет. Он производит имитацию.

Это со временем пройдет. Я знаю несколько молодых ребят, у которых есть этот – назовем его интерьерный – опыт, этот тип насмотренности. И они, обладая этой насмотренностью, впитав ее, сегодня делают актуальные вещи не только технически, но которые еще и говорят о чем-то. Но их немного.

С другой стороны – их больше, чем было раньше.

– Вы правда считаете, что смысл искусства – вписываться в интерьер гостиной? – спрашивает хозяйка галереи. Она смотрит на Андрея с презрением, но так, чтобы это увидели все, кроме той, с которой он пришел. Она понимает, что может ее оскорбить, но не может удержаться.

– А по-вашему, «Танец» Матисса изначально был заказан как шедевр модернизма, а не как часть интерьера?

Владелица галереи растягивает красный рот в вежливой, холодной улыбке. Она, с которой Андрей пришел, улыбается с усмешкой: «Я не ошибаюсь в выборе», – говорит ее взгляд. Перспективные директора улыбаются, но не понимают, что такое «Танец Матисса». Инстаграмщицы не понимают, о чем разговор.

Андрей наклоняется к уху с небольшой бриллиантовой сережкой и что-то шепчет. Она смотрит на него и кивает. Он трогает ее чуть выше локтя и делает шаг назад и вдруг моментально исчезает среди других одинаковых мужских пиджаков.

В туалете три писсуара. У среднего стоит мужик. Андрей занимает тот, что справа, и тогда Костя занимает тот, что слева. Мужик стряхивает последнюю каплю, застегивает молнию и уходит.

– Ты следишь за мной? – спрашивает Андрей, не отрывая взгляда от струи, когда автоматический слив, там, где стоял мужик, затихает.

– Что? – Костя оглядывается, чтобы убедиться, что обращаются именно к нему, и, убедившись, что никого нет, с сомнением смотрит в лицо Андрею.

Андрей застегивает ширинку и выдерживает паузу, пока перестанет литься вода.

– Я вижу тебя на пробежке, вижу на завтраке, вижу тебя здесь. У тебя костюм охранника, и ты на работе, но это не твоя работа. Ты следишь за мной?

«Черт», – думает Костя. Это прокол, и решать нужно быстро.

Он тоже стряхивает последнюю каплю, застегивает ширинку и отходит от писсуара. Это дает ему еще пару секунд.

– Да, – говорит Костя, когда шум затихает.

– Отлично, – кивает Андрей и идет к раковине. Он намыливает руки и тщательно их моет. Костя делает то же самое. Потом выдергивает три бумажных полотенца, ровно так же, как сделал это Андрей, и вытирает руки.

– Андрей, – протягивает он руку. – Но ты это знаешь.

– Константин.

– Давай поужинаем. Подожди меня у входа. Я буду через десять минут.

Через семь минут Андрей выходит. На нем черное пальто с каракулевым воротником, перчатки он держит в руках.

– Я вызвал такси, – смотрит он в телефон, – 348 номер машины.

Андрей оглядывается по сторонам, сверяясь с телефоном. – Вон он.

На улице стемнело, идет мелкий колкий снег. Воздух холодный, но все равно какой-то пыльный, пахнет дешевым московским бензином, вейпом и оттенком шиномонтажной в нотах сердца. Асфальт мокрый, дробит отражение реклам и вывески над головой. Машина припарковалась чуть поодаль, и им нужно пройти десяток метров.

Они молча едут на заднем сиденье. Играет радио. Андрей набирает сообщение в телефоне, Костя наблюдает за ним. Он видит телеграм в отражении стекла. Андрей набирает, ему тут же отвечают, он набирает снова. Фонари ритмично заглядывают в салон.

Машина въезжает в тоннель, и радио начинает пришептывать. Водитель пытается переключить радиостанцию, но из всего работает только «Эхо Москвы».

– Ну это такой вопрос, – говорит мужской голос, – на который ответа, наверное, нет. Я, знаете, убедился в одной вещи – когда ты публикуешь текст, ты ничего не можешь сделать с тем, как его прочтут люди. Я читал рецензии и отзывы на прошлую книгу, и это, конечно, довольно удивительное приключение. Выяснилось, что люди не только читают что-то свое. Они читают то, чего я не писал, и делают выводы, которых там не было. И ты ничего не можешь с этим сделать. Ты просто живешь параллельно с этим. Вот ты и твоя книга, а вот люди, которые прочли что-то совершенно другое.

С другой стороны, меня как читателя всегда удивляло, когда писатели начинали говорить о своих книгах. Ты читаешь текст, он тебе очень нравится, он глубокий, полисемичный, там много смыслов, слоев. А потом приходит писатель и рассказывает что-то такое, что ты думаешь – господи, это же так поверхностно.

Я поэтому в какой-то момент стал избегать вот этого жанра – интервью с писателем, потому что это всегда немного разочаровывает. И твое впечатление от книги или от корпуса текстов как-то смазывается.

И поэтому, если бы я взялся отвечать на ваш вопрос – о чем моя книга, то, конечно, вот с этими оговорками. Во-первых, это только мое мнение, это то, что мне хотелось сказать, а во-вторых, конечно…

Радио снова шипит.

– …Это попытка выразить принципиальную неспособность сегодня говорить художественным языком. Мы живем в мире, когда марксовский эпистемологический разрыв, как его определяет Альтюссер, лежит не в пространстве философии в частности или даже в пространстве науки в общем, а именно в пространстве художественного высказывания. Мы сегодня наблюдаем в реальности такое, что нам очень тяжело читать художественные тексты.