Участники - Денис Епифанцев

часть маржи. По сути – если бы мы рассчитывались со всеми, кто трудится не так, как мы считаем нужным, а по справедливости, капитализм тоже стал бы сферическим и гармоничным.

То, что капитализм поддерживает асимметрию и говорит, что так и должно быть – это просто уловка. Уловка тех, кто хочет стать еще богаче, но не за счет создания блага, а за счет того, что недоплатил другим.

– О, немного марксизма. Вечер становится еще интереснее.

– Но неужели тебе самому не будет скучно в этих отношениях?

– Тут другое. Смотри. Мы обычно, когда говорим о капитализме, всегда рассматриваем его как работу конкретных людей с конкретными вещами. Вот доска, вот сверло, вот человеко-часы – вот полка в IKEA.

Мало кто думает, потому что это довольно сложно представить, что абстрактные понятия, например такие, как «свобода» и «равенство», тоже часть капитализма, причем очень осязаемая. Ты можешь их потрогать.

В этих идеальных отношениях рассогласованность, если тебе так хочется это называть, и асимметрия уходят в абстрактное – с точки зрения материального ты вкладываешь ресурсы: деньги, время и силы, и логично ожидать с другой стороны равноценности, но ты также вкладываешь и немного абстрактного: например, «доверие» или «свобода». Твоя работа по определению, что для вас двоих является «доверием» и «свободой», это тот бесплатный труд, который ты совершаешь, не ожидая вознаграждения. И это твоя личная, осознанная позиция – создавать что-то бесплатно.

– То, что Лакан называл либидиальной экономикой?

– Лиотар. Лакан не использовал этого термина. Это термин Лиотара.

– Кстати, я Саня, – говорит парень в футболке.

Они пожимают друг другу руки.

– Игорь. Ты есть в инстаграме?

– Найди Пахарь и Пихарь, латиницей, одним словом.

– Пахота, – замечаю я, – в Средневековье – метафора текста. Пахарь – это писатель.

Я тоже открываю инстаграм и нахожу его аккаунт. Лайкаю пару фото с голым торсом. Потом открываю свою ленту и вижу, что Катя выложила фото из караоке буквально две минуты назад.

Лайкаю и почти тут же получаю сообщение «Тут круто! Приезжай!».

– Тебе не кажется забавным, что все разговоры в Москве всегда сводятся к двум темам: недвижимость – кто и где живет и почем снимает; и деньги – у кого какой проект и сколько он ему принесет?

Мы курим на балконе с Мишкой.

– Ты так это спрашиваешь, как будто осуждаешь. Я никогда не задумывался об этом так, как ты описал, но, наверно, могу согласиться, что да – все разговоры действительно об этом. Но я хочу добавить, что не осуждаю. Мне это в Москве и нравится. Слишком много энергии уходит на то, чтобы тут жить, чтобы еще и придумывать себе какое-то красивое лицо.

Пусть Андрей живет в таком доме. Никого нет, и всегда тихо. Соседи всегда в Лондоне, Париже, Риме. Он вышел из душа голый. Побрился, глядя в круглое зеркало. Осторожно нанес крем после бритья. Прошел в спальню, освещенную ночником. Лег на идеально заправленную постель. Проверил телефон: ничего важного нет.

Вышел из спальни и вдоль панорамных окон с распахнутыми гардинами, где, за горизонтом, еще теплится горячий закат, а здесь, внизу, уже все горит холодными ночными огнями, прошел на кухню: гладкие доски пола сменяются упругостью ковра и сменяются теплотой кухонной плитки. Слышно, как тонко звенит люстра над круглым столиком с круглой вазой с цветами.

Допил воду из пластиковой бутылки. Открыл приложение и нашел запись. В темноте зажглись огоньки аудиосистемы. Первые аккорды Addio, del passato. Отрезая небольшие кусочки, съел яблоко. Ел медленно, прямо с ножа.

Голос Анны Нетребко как лезвие: чистый, точный. Какие красивые паузы у ее интерпретации, как холодно, только чистый голос, она поет. Вздох и голос. Никакой игры. Все кончено. Все кончено. Or tutto, tutto fi nì.

– Sooooooooooooooooooooooooy un perdedor, – тянет Артур. Он высокий, плечистый, с фигурой пловца и блестящей улыбкой.

На сцене караоке-клуба Артур поет свою любимую песню Бека. Слова он знает наизусть, поэтому на экран с подсказкой не смотрит: танцует, двигается по сцене, вытягивает руку с микрофоном, как делают на концертах рок-музыканты, когда хотят, чтобы зал подпевал.

– I’m a loser, baby, so why don’t you kill me? – поет зал хором.

– I can’t believe you! – кричит Артур.

Они сидят своей компанией. В зале накурено, жарко, весело, красиво, шумно. Девушки в атласных платьях на каблуках все сплошь с клатчами в стразах, пайетках; парни в дорогих рубашках – сплошной глянец, все отражаются друг в друге. Повсюду просверкивают крупные циферблаты часов, изящные серьги с драгоценными камнями.

Андрей, отставив стакан, на секунду замирает над светящимся телефоном. Решает что-то внутри себя. Склоняет голову набок, как бы прислушиваясь. Потом, сказав одними губами «Да», набирает и отправляет сообщение в ватсапе: «Есть планы на выходные?»

Тихо, чтобы не разбудить Ленку, он открывает дверь.

На кухне горит свет. Она стоит перед окном на одной ноге, поджав вторую, как повешенный на карте Таро, и курит в форточку. Она немного опухшая ото сна. На ней белая майка на бретельках и его трусы. Хлопковые, в синюю полоску. Она оборачивается и смотрит на него.

– Костя? – Она спрашивает, как будто пробует его имя на вкус.

– Ты чего не спишь?

– Проснулась. Тебя нет.

Это типовая однокомнатная квартира. Слегка отставшие по краям обои. Заваленные хламом антресоли. В ванной и на кухне кое-где отлетевшая плитка. Давно не беленный потолок в туалете. Рамы, окрашенные то ли голубой, то ли грязно-белой краской. Ковер, прибитый к стене над диваном.

Он снимает обувь, вешает куртку на вешалку и проходит на кухню.

– Привет. – Он целует ее в шею.

Он подается ему навстречу. Она горячая.

Раздевается в темной комнате, где свет только тот, что в коридоре, и идет в ванную. Она идет за ним. Он бросает трусы на пол и встает под струю горячей воды. Она сидит на унитазе и рассказывает про свой день, подбирает трусы с пола и, сложив, кладет на батарею, чтобы нагрелись.

Вода стекает по телу.

Он намыливает руки, лицо и голову. Он не слушает ее и думает об этом парне.

Мысли скачут. Он смывает мыло. Намыливает волосы в паху, сдвигает кожу на головке члена, трет мыльными руками и чувствует возбуждение.

– Иди сюда, – говорит он, выглянув из-за занавески.

Протягивает руку, и с руки тонкой струйкой течет вода с пузырьками пены. Она секунду смотрит непонимающе. Потом протягивает ему руку, чтобы он помог ей подняться. Пытается раздеться, но он тянет ее, и она, с тихим вскриком, подчиняясь, оказывается рядом.

Он целует ее. Она упирается руками в его грудь.

Он целует ее. В шею,