Миссис Больфем - Гертруда Атертон

действительной надобности.

Он до тех пор расспрашивал ее о происшедшей сцене, пока весь набросок в его представлении не закрепился так же прочно, как и у самой художницы. Но там было еще что-то, какое-то впечатление, не связанное непосредственно с «делом», и теперь относительно этого впечатления он зондировал свою удивительную память и тотчас, когда догадался, остановился с подавленным восклицанием.

Он похвалил ее за удивительное сходство Дуайта Роша, которого он знал и который ему нравился, и совершенно естественно заметил, что, вероятно, прежде он позировал ей много раз. Темный румянец залил лицо до самых волос, но она ответила беззаботно, что Рош, довольно «банальный тип».

Возможно, что Бродрик и забыл бы, как она вспыхнула, если бы это не сопровождалось быстрой переменой выражения глаз: что-то боязливое, вслед за сдержанным упорством. И в ту же минуту он вспомнил, что один-два раза, летом, встречал Роша у Кромлеев и считал, что он там желанный гость.

Побуждаемый, отчасти только личным любопытством, он спросил ее, как ей нравится Рощ и часто ли она его видит, и, помнится, она ответила с намеренным безразличием, что не видала его целые годы и что вообще мало им интересуется.

Бродрик вызвал ее на разговор о миссис Больфем. Конечно, как и все достойные внимания эльсинорцы, она восхищалась миссис Больфем, хотя и думала, что в действительности ее никто не знает, что она бессознательно для себя самой живет только поверхностной жизнью. Ее лицо в тот день, когда она шла по залу и тогда в «Клубе Пятница», когда ее мысли так откровенно устремились прочь от темы плоского доклада, ясно доказывало пытливому уму мисс Кромлей «глубину и трагические возможности».

Для мистера Бродрика было очевидно, что ее подозрения даже ни на минуту не коснулись вдовы убитого, но из дальнейших разговоров выяснилось и то, что молодая художница, так любившая зарисовывать «звезду Эльсинора», испытывала как бы упадок личного энтузиазма. Коварно побуждаемая Бродриком, она намекнула, что считает себя широко смотрящей на вещи, особенно после года жизни среди сотрудников нью-йоркской прессы, но все же не одобряет притязаний замужних женщин на часть прав в той «Великой забаве», которая самой природой предоставлена молодежи обоих полов.

Тогда-то выплыла наружу история: недели две назад, страдая головной болью, мисс Кромлей хотела подышать свежим ночным воздухом и пошла посидеть у ворот. Рядом, из сада доктора Стейер, вышла миссис Больфем и лицом к лицу встретилась Дуайтом Рошем. Он просил позволения довести ее домой. Миссис Больфем была приветлива, иначе и не могло быть, разве в том случае, если бы он был ей противен. И ни одна женщина не предпочтет идти домой в одиночестве по длинному, темному Авеню, если мужчина предлагает проводить ее. Алиса не стала бы и думать об этом – разве предположила бы, что Рош, как сравнительно недавно приехавший, хотел воспользоваться случаем, чтобы произвести впечатление на главу эльсинорского общества (нет, он не был выскочкой, но эта мысль всё-таки мелькнула) – если бы они не ползли, да, именно «ползли» всю дорогу по Авеню. Оба сильные, с длинными ногами, могли бы дойти до Больфемов в три минуты. Они шли больше десяти, и, когда они последовательно проходили мимо фонарей, она заметила склоненную голову мужчины и поднятую голову женщины – она, без сомнения, смотрела ему в глаза.

– В этом городе, – заявила мисс Кромлей, – женщина или безупречна или нет. Вы всегда знаете с кем вы имеете дело. Есть многие, которые хитрят с этим, но так или иначе неизбежно идут в ловушку. Миссис Больфем была лучшей, на недосягаемой высоте. Заметьте, я не говорю, что она когда-нибудь снова виделась с Рошем или хотя бы мечтала пожать руку ему, или он ей. Но без сомнения она чувствовала, что это слишком хорошо, чтобы не воспользоваться случаем немного порезвиться. А между тем она не должна была это делать. Вот мой взгляд. Я не люблю, чтобы мои боги были на глиняных ногах.

Бродрик одновременно сочувствовал ей и забавлялся. Он знал мягкость и откровенность характера Алисы, вернее ее прямоту; знал, что в противовес ее неистовому модернизму, она нежно любила высокие идеалы, а тут она вдруг обнаруживает кошку, которая может таиться в натуре любой посредственной женщины.

И всё-таки весь разговор был им быстро забыт. Он не придал значения десятиминутной прогулке благовоспитанного мужчины с женщиной, идущей темным вечером от своих знакомых.

Теперь каждое слово этого разговора вспоминалось ему: Рош, соображал он, прежде бывал у Кромлеев несколько раз в неделю и, по причине, известной только ему и Алисе, вдруг прекратил посещения. Не влюбилась ли она в него? Или, может быть, только ее тщеславие было тут задето? И если Рош бросил такую красивую, блестящую и соблазнительную девушку, которая к тому же выигрывала при ближайшем знакомстве, какая была этому причина? Почему и он не влюбился в нее? Может быть, он был уже влюблен?

Теперь мысль Бродрика вернулась к утру, следовавшему за убийством, и к его встрече с Рошем и вестибюле отеля «Эльсинор». Юрист заявил, что он в восторге, что «наскочил на него» и пригласил его позавтракать. Все это было достаточно естественно, как и то, что разговор мог касаться только одной темы. И снова Бродрик искал какое-то беглое впечатление и нашел его. Рош, который был мастером слова, когда требовалась большая точность в выражениях, создал в его представлении безгрешный образ вдовы убитого. С тех пор Бродрик раза два спрашивал себя, почему в его сознании образ миссис Больфем выступал таким светлым, несмотря на явное убеждение в ее вине. Остальные, которые почти неистовствовали вокруг нее, не оставили никакого впечатления в критическом и несколько циничном уме молодого репортера, но Рош почти достиг своей цели.

Зачем он к этому стремился?

Бродрик знал Роша, в суде и вне суда, уже около двух лет. Когда бы его ни назначили в эту часть Брабанта, он ставил себе целью повидать Роша и даже провести с ним вечер, если тот располагал временем. Ему нравилась в нем оригинальная гармония востока с западом. Бродрику, с его острым, практическим умом, Рош представлялся олицетворением лучшей части двух соперничающих подразделений наций. Ему нравилось в нем соединение прямодушия и тонкости, простого, неоспоримого патриотизма (о наличии которого ни одна страна не заботилась меньше, чем Соединенные Штаты Америки) и напряженного, сосредоточенного индивидуализма. Упрямого американского решения «добиться» какой угодно, но достойной ценой и, наконец, ревниво скрываемого романтизма.

Бродрик был почти у ворот Кромлеев. На минуту он остановился под темными кленами и взглянул