Солдат Берии. 1418 дней в рядах войск НКВД по охране тыла Красной Армии - Федор Петрович Васильев

пошла вправо, затем влево, закачалась и ткнулась в снег. Достал…

Бой не прекращался и ночью. Грохот артиллерийской канонады усилился. Под черным куполом неба, оставляя за собой узкий красноватый след, неслись трассирующие снаряды.

Наши роты отошли в долину, к подножию высоты 314,9. Остановились перед озером с мелкими островками. Москвин, я, Мутовшшн, Липаев пошли к комбату. Попросились в разведку для установления места нахождения 100-го отряда. Комбат выслушал нас и ответил:

— Добрая инициатива, но туда уже ушел опытный пограничник с тремя бойцами.

— Кто этот опытный? — спросил я.

— Зачем спрашивать, когда сам видишь, кого тут нет. Терьяков конечно.

Приближалось утро. Наблюдатели заметили, что вдоль берега озера передвигаются лыжники. Чьи — неизвестно. Наш взвод выдвинулся на островок, занял круговую оборону. Начало светать. С той стороны озера, из ущелья, выскочила упряжка оленей. Она неслась прямо к участку берега, где, как мы заметили, притаились лыжники. Присмотревшись, я вдруг понял, что это наш охотник возвращается в батальон. Видно, хочет предупредить, что против нас двинулись большие силы противника, разгневанного нашим разгромом на дороге. Но мы и так знаем. Олени несутся быстро. Охотник привстал, беспрестанно машет хореем.

Чтобы предупредить охотника об опасности, наш пулеметчик дал длинную очередь в сторону засады лыжников.

В ответ два разрыва мин один за другим вздыбили землю позади мчавшихся во весь дух оленей. Перепуганные животные еще быстрее понеслись на засаду. За опрокинутыми нартами волочился охотник. Его бросало из стороны в сторону. Он то подскакивал вверх, то зарывался в снег. По нему застрочили автоматы, и нам стало ясно — там фашистские лыжники.

— По лыжникам! — скомандовал командир взвода. — Огонь!

Лыжники заметались. Их будто сбил с толку налет оленьей упряжки. Несколько гранат подняли снежные фонтаны перед мордами оленей. Животные с ходу, как по команде, перевернулись через голову. Их хозяин — охотник — замертво растянулся на снегу.

— У-у-убит… — с сердцем выдавил Липаев. — Чего они по убитому хлещут…

— И мертвого боятся. Видно, много он им насолил…

Невдалеке от нас ахнула мина.

— Шайтан бы тебя взял, не видишь, куда стрелял, сволочь! — выругался Мутовилин, тряся автоматом в сторону засевших за озером гитлеровцев.

Враги обнаглели, пошли вперед, не подозревая, что их ждет в засаде рота Кондрашечкина. Завязался жаркий бой. Гранатами и огнем пулеметов лыжники были отброшены назад. Они отступали вдоль берега озера. В небе, над озером, появились наши И-16. Две тройки. Снизившись, они застрочили густыми очередями по отступавшим лыжникам.

— Месите их, ребята! Месите! — кричал возле моего уха боец из нового пополнения.

Рота Кондрашечкина, прекратив преследование лыжников, повернула обратно, и весь батальон двинулся вдоль ущелья.

Наступили хоть короткие, но светлые дни. Над сопками засновали фашистские самолеты. Батальон теперь мог укрываться от них только в ущельях, в распадинах скалистых гор. Наш взвод шел в головном дозоре.

Пограничники войск НКВД Мурманского округа

Перед выходом к долине мы наткнулись на засаду. Прозевали из-за неосмотрительности, отчасти потому, что были усталые и голодные. Немецкие автоматы застрочили буквально перед самым носом.

Новоселов вскинул «ручник» и дал длинную очередь, чтоб этим предупредить своих. Белокуров большими прыжками бросился вперед с гранатой. Здоровенный, сильный, он, вероятно, хотел ошеломить гитлеровцев, но не успел, надломился, судорожно сжав рукой грудь. Я припал к земле, пытаюсь и не могу вставить запал в гранату. Отверстие под запал забито снегом. А автоматы противника все строчат и строчат. С трудом всовываю запал. Швыряю гранату. Смотрю, Новоселов перевертывается вверх лицом. Но он еще дышит. Отползаю с ним назад, укрываюсь за большим камнем.

Перестрелка не утихала, пока не подоспели основные силы батальона. Подобрав раненых, батальон изменил маршрут движения.

Прощаясь с Белокуровым, я с горечью подумал о его судьбе — ведь он тоже собирался после этого похода подать заявление в партию.

В долине, перед Лысой горой, ко мне подошел незнакомый лыжник из 100-го отряда.

— Вы Федор Васильев будете? — спросил он.

— Я!

— Так мне и сказали, самый длинный в батальоне…

— А в чем дело?

— Разведчик ваш — Терьяков… Вчера пуля его под сердце кольнула. Последнее, что он просил, разыскать Федора Васильева. Говорил, что ты знаешь, где зарыли Лену, и просил начертить на камне ее имя. У нее нет ни родных, ни знакомых…

В моих глазах потемнело. Я шел молча. А когда захотел подробнее узнать о гибели Терьякова, лыжник из 100-го отряда уже где-то скрылся.

Объявили привал, и я тяжело рухнул на снег.

Сквозь сон услышал голос Николая Москвина. Он толкал меня в бок валенком, приговаривая:

— Вставай, мертвый, что ль? Приказ получен: батальону вернуться на тридцать девятый километр. Приказано довести до каждого бойца, что командование довольно нашими действиями. А ты как пришибленный…

Встал и зашагал рядом с волокушей, на которой лежал Новоселов. Смотрю вниз, молчу. В голове одна за другой поднимаются тяжелые думы.

Лицо Новоселова прикрыли оленьей шкурой. Сзади застонал другой раненый. Я обернулся. Бойцы тащили еще несколько волокуш. За ними шли пленные. А дальше замыкали колонну угрюмые и поникшие пограничники из нашей роты.

Неужели рота осиротела? Этот вопрос я, кажется, произнес вслух, потому что Дорошенко, подталкивая лыжной палкой волокушу с Новоселовым, ответил:

— Старшего лейтенанта Кондрашечкина смертельно… Пожалуй, до госпиталя не дотянет. Какой командир был, а?!

Новоселов зашевелился, застонал. Кто-то сзади жалостливо выкрикнул:

— Ребята, нельзя же его тащить по ухабам, на плечи возьмем, в живот его…

Подхватили волокушу. Я поддерживаю ее у изголовья. Теперь уже двигаемся медленнее. Слышу голос Андрея:

— Ты здесь, Федя?

— Здесь.

— Это хорошо. А наши-то все идут?

— Идут.

— Ну вот, ни один черт пограничников не сломит. Если после войны попадешь на Кольский, Федор, разыщи сопки, на которых мы жизни клали. Поклонись им…

— Поклонюсь, но думаю, что ты это сделаешь сам. Ты встанешь, и фашисты еще почувствуют силу твоего удара, Новоселыч, — сказал, а у самого скулы свело, продохнуть не могу.

У ската безымянной высоты на опушке березняка упряжки с ранеными остановились. Туда быстро бежал военфельдшер.

Тотчас же, точно шум осенней листвы, по рядам пограничников пополз разговор:

— Еще одному отсветило солнце… Пулеметчика Степана Ярцева оставляем. Справный был солдат.

Когда этот разговор уполз дальше, кто-то добавил возле моего уха:

— Двоим отсветило, Новоселов тоже…

— Москвин, похороните убитых, — бросил комбат первому попавшемуся на глаза сержанту.

Около лыжни, где лежали рядом Ярцев и Новоселов, стали рыть яму. На снег полетели куски мерзлой — как камень — земли. Кто-то сунул мне в руку лист латуни — развернутая гильза снаряда 45-миллиметровой пушки. Я