Солдат Берии. 1418 дней в рядах войск НКВД по охране тыла Красной Армии - Федор Петрович Васильев

машинка, но смотрит он назад. Там, на скате высоты, командир и комиссар батальона…

Какая выдержка! Меня уже начинает лихорадить. Гудят, гудят грузовики. Головные машины, кажется, уже прошли перевал. Нет, не прошли. Оттуда донесся гул взрыва. Вздыбилась и здесь, перед моими глазами, земля. Сработали, хорошо сработали фугасы. Я даже не заметил, какой сигнал принял инженер, прежде чем крутнуть ручку адской машинки.

И началось…

Взрывы фугасов на дороге заклинили колонну с головы и хвоста. Наши ручные и станковые пулеметы открыли теперь прицельный огонь. Стучим и мы из карабинов и винтовок.

Не находя спасения, уцелевшие гитлеровцы поползли в кювет. Я тут только заметил, как почернел снег в кювете невдалеке от меня. Швыряю одну гранату, вторую, третью… Прошу товарищей справа и слева:

— Одолжите «феньку» или «райку»[6].

Руки у меня длинные, гранаты летят далеко и сравнительно метко. Увлекся так, что не заметил сигнала на отход. Благо земляк Николай Москвин вспомнил про меня и остановил. Я уже собрался бежать вдоль косогора, собирать гранаты и прочесывать кюветы.

— Ты что, ошалел! — крикнул мне Николай, схватив меня за полу полушубка. — Назад!

Батальон отошел на свой след без потерь. А сколько потеряли фашисты на этом участке дороги — пусть сами считают.

Рота Лужина прихватила трех пленных. Штабники — в черных на меху шинелях, в хромовых сапогах.

— Кто брал этих «осетров»? — спросил комбат.

— Третий взвод, — ответил Лужин.

— Объявите благодарность.

Запасных лыж для пленных у нас не было, и тем пришлось брести по снегу. Проваливаясь, они упирались в снег руками, чтобы вытащить ноги. Один из них в погонах подполковника то и дело проклинал Гитлера.

Если бы гитлеровцы устроили погоню за нашим батальоном, то в первую очередь догнали бы своих соплеменников. Но там, на дороге, видно, долго не могли опомниться. Лишь часа через три в небе загудели самолеты, сбрасывая над лесными массивами осветительные ракеты на парашютиках. Но, заслышав гудение самолетов, мы находили укрытия. Ракеты гасли, и мы снова двигались.

Совершив сложный марш-маневр, батальон остановился на большой привал между двумя сопками. На вершинах выставили станковые пулеметы. Каждая рота оборудовала оборонительные рубежи. Отсюда комбат и комиссар послали нарочных на трех оленьих упряжках с донесением в штаб пограничных войск. Донесение на этот раз имело необычное приложение — трех пленных.

Через сутки по радио из штаба сообщили, что пленные дали важные показания и что поэтому в планы действий батальона будут внесены изменения, а пока велено ждать указаний и вести круговую разведку.

Вскоре сюда прибыли оленьи упряжки с боеприпасами и продуктами. Их привел давно знакомый мне закордонный охотник. Он сам нашел нас и взялся указывать дорогу оленьим упряжкам. Он знал русский язык. Встретившись со мной, охотник обрадовался, сказав, что теперь ему нельзя отставать от батальона: за ним охотятся финские шюцкоровцы.

В первый же день я вышел с ним пасти оленей. Мы о многом переговорили, и я вынес из беседы твердое убеждение: это верный и преданный нам человек.

Стадо оленей паслось в кустах на косогоре небольшой высотки в полукилометре от батальона. На высотке по горизонту протянулась бирюзовая полоска. Охотник снял шапку, поклонился на восток.

— Советской России кланяюсь и солнцу, — сказал он. — Видишь — солнце встает! Солнце…

Я вспомнил, что в двадцатых числах января на Крайнем Севере впервые за длинной ночью появится солнце.

Охотник ждал его. Мы неотрывно смотрели на все расширявшуюся, теперь уже отливавшую золотом полосу горизонта.

Горы и равнины засверкали белизной. Солнце выползало все больше. Охотник, протягивая к нему руки, говорил:

— Солнце! Завтра мы пойдем бить зверей, которые хотят отнять тебя у нас. Будешь ли ты нам еще светить, греть тундру? — Он взмахивал широким рукавом кухлянки, будто крестился, допрашивая солнце.

— Будет, — послышался за моей спиной голос.

Я чуть не схватился за нож — надо же, увлекся разговором охотника с солнцем и не услышал шагов за спиной. Это Кондрашечкин.

— Спасибо, — ответил ему охотник, не оборачиваясь.

Вслед за Кондрашечкиным сюда подошли ротные разведчики — четыре человека. Они ходили вместе с командиром в дозор. Разведчики устало повалились на снег. Старший лейтенант воткнул палки возле лыж, присел на корточки.

— Садитесь. На солнце посмотреть надо.

Сидели молча. Я вспомнил фотокарточку мальчика и девочки. Она, эта фотокарточка, наверняка сейчас хранилась в грудном кармане Кондрашечкина. Я собрался спросить, нет ли каких-нибудь вестей о судьбе этих детей, но, взглянув на командира, промолчал. Больно ему будет говорить со мной на эту тему. Он тоже, кажется, понял меня и, поднявшись, молча зашагал в сторону расположения батальона.

— Пошли, — сказал кто-то из разведчиков, и они последовали за Кондрашечкиным.

Солнце спряталось. Лишь на вершинах сопок еще некоторое время играли солнечные блики. Охотник надел шапку и сказал:

— Надо гнать оленей к упряжкам.

Он будто знал, что комбат распорядился послать пять оленьих нарт за продовольствием и боеприпасами на тридцать девятый километр Мишуковской дороги. С ними отправлялся взвод снайперов под командованием лейтенанта Иванова. Снайперам в тылу противника дел мало, они нужнее там — на переднем крае оборонительных позиций.

В последних числах января батальон получил новое задание: выйти на дорогу в районе одной из высот и соединиться с 100-м погранотрядом, который действовал на фланге 10-й гвардейской стрелковой дивизии. Там шли бои с немецкими лыжниками. Мы спешили.

Головная рота уже карабкалась по снеговым заносам к гребню высоты, который с ее подножия казался нам гигантским треугольником.

Майор Михайлов освободил от башлыка уши, то и дело посматривал на часы, вынимая их из-за борта полушубка.

— Товарищ майор, дорога рядом, — доложил подбежавший к нему посыльный.

— Знаю, а ты прислушайся, сейчас начнется…

Посыльный, не поняв, в чем дело, открыл рот.

И тут, словно прорвавшись из-под земли, под самое небо взметнулся гул орудий.

— Наши артиллеристы фашистам жару поддают, — бодро выговорил майор. — И нам пора!

Батальон, преодолев высоту, развернулся перед дорогой, которая была уже видна, и залег. За дорогой открылась частая стрельба.

— Слышь, Федя, — сказал Москвин, лежавший рядом, — пальба началась, сотый отряд подходит.

Я не ответил ему. Мне стало видно, как с высоты 314,9 во фланг нашим развернувшимся ротам спускается группа лыжников противника. А ближе к нам, чуть правее, густо идет его пехота в белых коротких маскхалатах.

По ним захлопали винтовочные выстрелы, отрывисто секанул «ручник», и весь наш батальон втянулся в бой.

На мушке моего карабина качается фигура фашиста. Раз, другой, третий палю по нему, а он все бежит. «Мажу», — с досадой подумал я. Но вот моя «мишень» оторвалась от других,