Солдат Берии. 1418 дней в рядах войск НКВД по охране тыла Красной Армии - Федор Петрович Васильев

Волков, — отдохнуть дайте.

Я понимал, Волков не врет, он устал. Но ведет себя так, потому что знает — мы не имеем права уничтожить его здесь. Жалкий и коварный тип…

— Пойдешь или сидеть будешь? — строго бросил Новоселов.

— Хоть убей, не могу шагать, ноги отказывают…

— Ну если идти не хочешь — оставайся, — произнес Новоселов и, отойдя от догорающего костра, потребовал: — Белокуров, поставь его к березе.

Белокуров за воротник приподнял Волкова.

— Вставай, до березы дойдешь, она в трех метрах. Некогда тут с тобой…

Новоселов щелкнул затвором, направив ствол карабина в лицо Волкова.

— Не убивайте, пойду…

— Ну то-то же!

Мы двинулись. В пути я подумал: вот еще какое зрение надо иметь солдату на фронте. Ведь предателя по внешним признакам трудно угадать.

Прощайте, скалистые горы

— Запишите, товарищи, — говорил комиссар агитаторам, — запишите фронтовой урожай последних сводок: наши войска перешли в наступление и за 25 дней декабря освободили Клин, Волоколамск, Калинин, Истру, Тарусу, Солнечногорск, Алексин…

Комиссар перечислял освобожденные города с нескрываемой радостью в голосе.

После инструктажа, как всегда, Александра Ивановича окружили агитаторы. Завязалась душевная беседа. Люди с комиссаром делились, казалось, самым сокровенным. А мне в этот час думалось об Анюте. От нее длительное время не было весточки, и я лишь сегодня получил наконец письмо. Она писала: «После бомбежки эшелона, с которым эвакуировалась из Москвы в Казань, долго пришлось лежать в больнице. Потом долго не могла найти твой след. Не сердись на меня, Федя, ладно?! Я жду тебя…»

И будто опять встала передо мной Анюта на платформе вокзала. Щеки румянились, она ласково смотрела на меня добрыми карими глазами, вроде спрашивала: «Вернешься, Федя, домой?»

— Вернусь! — неожиданно вырвалось у меня после прочтения письма.

Товарищи удивленно посмотрели на меня: не в бреду ли я высказал такое. Но комиссар, поняв в чем дело, с улыбкой успокоил агитаторов:

— Правильно, Васильев, раз девушка ждет тебя, так и надо отвечать: вернусь. Пусть верит в нашу победу…

Вышли мы от комиссара с хорошим настроением, дышалось во всю грудь. Я даже забыл про усталость. И тут еще одна радость. Бывает же так — все звезды в одну шапку валятся сразу, хоть глаза закрывай, чтоб сердце от восторга не зашлось: вернулся из госпиталя мой верный друг, которого я считал безвозвратной потерей для батальона, Петр Терьяков. В схватке с егерями из бригады СС «Север», что действовала на левом фланге участка фронта, он был ранен в грудь. Там же погибла Лена — его жена, еще совсем юная женщина.

— Проводи меня, Федя, в штаб.

Голос у Терьякова звучал тоскливо. В штабе я разглядел его лицо: глаза провалились, под веками расползлись фиолетовые пятна, верхнюю губу запорошило рыжеватой щетиной.

Комбат тепло встретил пограничника, расспросил его о здоровье и настроении, рассказал, чем живет, какие задачи решает батальон. А в заключение майор Михайлов сказал:

— Прибыли вы, товарищ Терьяков, как нельзя кстати. Получен приказ… К утру выступаем.

Несколько пар глаз упрямо уставились на комбата, словно задавали вопрос: куда? Но он уклончиво ответил:

— В пути узнаете.

И вот мы снова в походе. Терьяков просился в нашу группу лыжников, но его оставили при штабе. На этот раз батальон вышел на выполнение задачи со штабом и небольшим обозом — десяток оленьих упряжек.

Идем по сложному пути — лесами, глубокими впадинами, через болота и горы. Наш расчет прост: обогнуть слева основные силы противника и, используя разрывы между его поредевшими подразделениями, обозначавшими линию фронта, проникнуть во вражеский тыл. Непрерывно ведем визуальную разведку. Без разведки можно оказаться, чего доброго, в тылу своих войск.

На исходе вторых суток началась метель — неистово хлещут ветер и снег. Обжигает крепкий мороз. Комбат объявил большой привал.

Командир отделения лыжных разведчиков — мой земляк Николай Москвин — выбрал место для снежной «гостиницы» под тремя елками. Устроились по всем правилам, даже матрасы и подушки в изголовье из еловых веток смастерили. Спи, отдыхай в свое удовольствие под свист метели. Со мной в «номере» опытные северяне — Мутовилин и Тездев.

После ужина я и Тездев вышли понюхать воздух — долго ли будет пуржить?

— Тут в снегу можно лежать целыми днями — и хоть бы что. А все ж привал будет коротким.

— Почему? — спросил я.

— Мороз с пургой плохо дружат. Сегодня мороз победит пургу.

И верно, через несколько часов батальон был поднят, и мы снова тронулись в путь.

Наконец майор Михайлов вывел нас к дороге, которая вилась между гор. По ней изредка проскакивали машины туда и обратно. Машины легковые с тусклыми подфарниками. По очертаниям — немецкие, покрашенные под пятнистых оленей.

Батальон развернулся вдоль дороги. Наша рота под командой Кондрашечкина, с четырьмя станковыми пулеметами, расположилась на скате высоты. Обнаруживать себя нападением на одиночные машины комбат категорически запретил. Он, как потом стало известно, знал, что в ближайшие сутки здесь должны двигаться колонны грузовых машин с войсками и боевой техникой. Дитль проводил какой-то маневр своих войск, и наш комбат был озабочен тем, чтобы как можно больше уничтожить живой силы и техники врага. Эта же забота не покидала и нас, рядовых.

«Что ж, если немцы хотят иметь истребительную войну, они ее получат». Кто не помнит этих слов? И теперь здесь нам казалось, что прежде всего к нам обращен этот призыв, что приспела пора выдавать сполна то, чего хотели фашисты.

Зимой на Крайнем Севере день короток — не успеешь протереть глаза, снова ночь. Но в ожидании вражеских автоколонн мы не смыкали глаз целые сутки.

И вот она — колонна. Сначала проскочили мотоциклы — штук пять. За ними крытые пятнистым брезентом грузовики. Ползут один за другим, почти впритирку. Натужно рычат моторы: тут начинается изволок километра на два. Там, на перевале, путь колонне должна преградить засада первой роты. Как было усложнено, мы пропускаем головные машины без единого выстрела.

На самом изгибе дороги засели бронебойщики и пулеметчики из роты Лужина. Неужели они оплошают? Не может быть, выдержка Лужина мне известна по первым дням войны. Да они и не должны открывать огонь, пока не сработают устройства саперов. Ведь саперы несколько часов занимались посадкой фугасов на дороге, а затем в шапках таскали снег, засыпали ямки, потом, как лисы хвостами, заметали свои тропки на обочине дороги. Заметали ветками, да так чисто, что днем с огнем не разглядишь.

Молчат фугасы. Может, осечка получилась? Или ждут сигнала от комбата? Да, ждут. Недалеко от меня инженер батальона. У него в руках провод и адская