Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

Но все-таки будем сожалеть, что среднестатистический, скажем так, читатель стихов при упоминании этого имени обычно понимающе кивает: «Решетов? Да-да, отличный, как я слышал, поэт. Надо бы почитать…».

Соч.: Собр. соч.: В 3 т. Екатеринбург: Банк культурной информации, 2004; Избранное: Стихотворения и поэмы. СПб.: Маматов, 2009; Стихи 1960–2002 гг. Челябинск: Изд. Марины Волковой, 2014.

Лит.: Друзья расскажут: Воспоминания о поэте Алексее Решетове. Пермь, 2007; Алексей Решетов: Материалы к биографии. Екатеринбург: Союз писателей, 2008; Дозморов О. Ото всех в сторонке: Алексей Решетов // Арион. 2015. № 3; Гашева К. Решетов. Пермь: ИЦ «Титул», 2020.

Рождественский Роберт Иванович (1932–1994)

Абсолютно счастливая — если судить только по событийной канве — литературная судьба.

В девять лет он (тогда еще под именем Роберта Петкевича, как в метрике) напечатал свое первое стихотворение — «С винтовкой мой папа уходит в поход…» (Омская правда, 8 июля 1941 года). В девятнадцать поступил в Литературный институт. В двадцать два, еще студентом, стал членом Союза писателей. В неполных двадцать три выпустил свою первую книгу «Флаги весны» в Петрозаводске и поэму «Моя любовь» (Октябрь. 1955. № 1), сделавшую его знаменитым, спустя еще год, и уже в Москве, сборник «Испытание», а затем… «Затем, — как отмечено в официальной биографии поэта, — поэтические сборники, стали выходить с регулярностью движения поездов, — их насчитывается более семидесяти»[2439].

И важно сказать, что репутацию Р. с первых же шагов приобрел замечательную. «Может, любимец всего института — слишком сильно сказано, но о Роберте все отзывались так: „Хороший парень“. Он действительно таким и был» (А. Гладилин)[2440]. «Роберт… он добрый» (В. Аксенов). «Вот что его отличало от всех нас: он был человек искренний, чистый, полный доброты. Это самое главное в нем было» (А. Вознесенский)[2441].

Так уже к середине 1950-х на личных отношениях сложилась плеяда молодых писателей, которых Ст. Рассадин назовет «шестидесятниками», Е. Евтушенко «шестидесантниками», а молва окрестит «детьми XX съезда». И это они, если вспомнить еще Б. Ахмадулину и Б. Окуджаву, станут своего рода эмблемой Оттепели, ее визитной карточкой, пропуском советской литературы как к зарубежной аудитории, так и к многосоттысячной отечественной, неожиданно вдруг влюбившейся в стихи.

Позднее они все, конечно, разойдутся, да и тогда воспринимались каждый наособицу: Евтушенко — самым протеистичным и исповедальным, Вознесенский — самым авангардным, Ахмадулина — самой стильной, Окуджава — самым элегичным и душевным, тогда как Р., вероятно, самым добропорядочным и вообще самым «правильным», если смотреть с точки зрения и власти, и, что тоже надо иметь в виду, тогдашнего общественного мнения. Причем ни лукавства, ни фиги в кармане[2442], ни стремления что-то такое в стихах «протащить» у него сроду не было. «Это, — продолжает Вознесенский, — пожалуй, единственный в литературе человек, который верил в то, что он пишет», то есть, — сошлемся уже на оценку А. Киреевой, жены поэта, — «на самом деле Роберт просто искренне верил в коммунизм»[2443].

И власть это ценила. Хотя и ему, конечно, вгорячах доставалось. Напечатает, скажем, в первом выпуске «Литературной Москвы» вполне невинное стихотворение «Утро», и партийный критик тут же с негодованием отметит, что

стихотворение это аллегорическое, но смысл этих аллегорий совершенно ясен. Если верить автору, то только сейчас наступает «рассвет», а вот до недавней поры в нашей жизни господствовала сплошная «ночь», воплощенная в облике страшного существа, подчинявшего людей своей безраздельной власти и заставлявшая их служить себе — одному себе, больше ничему и никому[2444].

Да и Хрущев на исторической встрече с интеллигенцией 7 марта 1963 года, явно не разобравшись, что громозвучное «Да, мальчики!», прочитанное с кремлевской трибуны, не более чем присяга поэта на верность родной партии, ударил по Р. со всего размаха. «Совершенно ни с того, ни с сего», — как вспоминает В. Аксенов, — ударил, но «на Роберта очень сильно это подействовало. Сильней, чем на других», и он стал, — по аксеновскому выражению, — «ассимилироваться». Пошла лирика, никого уже не раздражающая, пошли патетические поэмы «Реквием», посвященный памяти героев войны, «Письмо в XXX век», обращенное к жителям коммунистического будущего, «210 шагов» о пути почетного караула от Спасской башни до Мавзолея…

И пошли песни, часто очень удачные и всегда очень добрые, которые зазвучали всюду — как во Дворце съездов, так и на домашних вечеринках, благодаря чему Р. стал истинно народным поэтом. А поэтом фрондирующей молодежи быть перестал. «Многие считали, что Роберт „куплен“ советской властью» (А. Киреева), «в ультрадиссидентских кругах его вообще не любили» (В. Аксенов), и только ли в диссидентских?

Ярких политических жестов за Р. не числилось, если не считать письма в защиту А. Синявского и Ю. Даниэля (1966), будто бы подписанного им вместе с В. Аксеновым, Г. Владимовым, А. Вознесенским, А. Гладилиным, Е. Евтушенко, но и тут можно говорить только предположительно, так как письмо это пока не найдено. Зато не числилось за ним и дурных поступков. Даже и став в 1976 году секретарем правления Союза писателей, политики Р. явно сторонился. Много ездил по стране и миру, председательствовал в правлении Центрального Дома литераторов, вел по телевидению популярную программу «Документальный экран», трижды (1968, 1973, 1979), представлял Советский Союз в жюри Каннского кинофестиваля, руководил комиссиями по литературному наследию М. Цветаевой, О. Мандельштама (с 1986), В. Высоцкого и многое здесь сделал — например, пробил в печать первый сборник Высоцкого со своим предисловием (1981).

И власть Р., повторимся, ценила: ордена Ленина, Октябрьской революции, Трудового Красного Знамени, два ордена «Знак Почета», премии Московского и Ленинского комсомола, Государственная премия СССР. И было за что — ведь, сказано в одной из эпиграмм:

Он философии глубокой не касался.

Слегка под Маяковского косил.

При слове «Б-б-бог» ужасно заикался,

А слово «партия» легко произносил.

Перестройка его, — по словам А. Киреевой, — «надломила», и, отказавшись в 1986 году от предложения возглавить журнал «Огонек», в число ее деятельных «прорабов» Р. не вошел. Зато стихи, пересматривая в них и собственную жизнь, и жизнь страны, писал в последние свои годы удивительно пронзительные.

Для меня, — заметил Ю. Карякин, — эти стихи, в сущности, его посмертная поэма, поэма-завещание, поэма-покаяние, поэма-искупление. Мало таких, кто нашел в себе силы сказать: «Из того, что довелось мне сделать, / выдохнуть случайно довелось, / может наберется строчек десять… / Хорошо бы, / если б набралось».

И умер Р. рано. «Поэт Родины и семьи, — процитируем напоследок Е. Сидорова, — ушел вместе со своей страной».

Соч.: Собр. соч.: В 3 т. М.: Худож. лит., 1985; Последние стихи Роберта Рождественского. М.: Р. Р., 1994; Удостоверение личности. М.: Эксмо, 2007; Эхо любви: Стихотворения, поэмы. М.: Эксмо,