Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

читает и мало того что в конце июля своим депутатским запросом вытаскивает П. из зоны («По этим, — говорит, — статьям пол-России посадить можно»), так еще и ставит десять его стихотворений в ближайший номер «Нового мира» (1964. № 8)[2395].

Успех, что уж говорить, небывалый, кружащий голову, и вся жизнь поэта должна была, казалось бы, враз измениться. Однако… Однако время было, видимо, еще не прасоловское, так что и эта публикация, и его книжка «Лирика», выпущенная по рекомендации Твардовского в издательстве «Молодая гвардия» (1966), ожидаемого отклика ни у критиков, ни у читателей не вызвали. Да и встреча П. с Твардовским 3 сентября 1964 года оказалась единственной[2396], а его стихи в «Новом мире» больше не появлялись: великий редактор как повернулся лицом к своему крестнику, так и отвернулся от него. Что же до отношений с И. Ростовцевой, то они тоже сошли на нет, и незачем гадать, отчего, необыкновенно много в последующие десятилетия сделав для канонизации П., его женой и спутницей она так и не стала.

Вот и получилось, что в серпентарии, — а именно так обычно называют среду провинциальных литераторов, — П. оказался столь же одинок, как одинок он был в зоне. Всё вроде бы даже ничего: его принимают в Союз писателей (1967), в Воронеже, хотя все же не в Москве, одна за другой появляются книги «День и ночь» (1966), «Земля и зенит» (1968), «Во имя твое» (1971). Но то, что другого заставило бы считать свою судьбу состоявшейся даже и при полном отсутствии отклика, П. погружает в депрессии и очередные запои, порождает у него мысли о том, не пора ли вернуть Творцу свой входной билет:

Моя, — сказано в одном из писем жене, — никчемность на свете уже настолько осознана, что я явственно вижу: как я последний раз вхожу к этим сволочам с этим вопросом — нужен ли я? — как выхожу от них, от этой партийной слизи, без отчаянья, без нужды уже в людях и в жизни. Остальное — дело доли секунд…[2397]

Такова уж натура. Чувствовать себя частицей литературного планктона П. был органически не способен, а дорогие литсобратья его всерьез так и не приняли. Отношения с А. Жигулиным, еще одним «птенцом» Твардовского, не сложились с самого начала. Что же до других авторитетных в Воронеже поэтов, то они П. скорее помыкали, советуя ему быть в стихах ближе к жизни, писать если и не о победах строителей коммунизма, то хотя бы об их реальных, а не метафизических проблемах и бедах. Но увы, «о политике, — вспоминает А. Нестеров, — он не хотел говорить не из страха, а из-за полнейшего безразличия к ней»[2398], и житейский мусор в свой разговор с мирозданием не впускал.

А тут еще бездомность, преследовавшая П. чуть ли до сих самых последних месяцев его жизни. А тут еще проявившийся туберкулез, так что вытрезвители стали у него чередоваться с лечебницами. И не с кем, вот ведь ужас, поговорить о стихах, а только это и было ему интересно, так что современников «чрезвычайно поражало это потрясающее преображение невзрачного на вид, пьяного, лысоватого, невысокого роста дядечки в сверхинтеллектуального собеседника»[2399].

Дальнейшее предсказуемо: «Окруженье все туже, / Но, душа, не страшись: / Смерть живая — не ужас, / Ужас — мертвая жизнь». И ни счастливый вроде бы брак на склоне дней, ни получение первой собственной квартиры ничего в этом будущем переменить уже не сможет.

…Все, что впереди, лишено смысла. <…> Ждать мне нечего, торопиться тоже некуда — пусть все идет своим чередом — ни помогать, ни мешать не надо. Ты же не должна быть причастна ко всему этому… <…> За себя перед Богом отчитаюсь…[2400] —

2 января написал П. жене из больничной палаты, а 2 февраля, уже дома, повесился на собственном шарфе.

И годы пройдут, прежде чем благодаря хлопотам прежде всего И. Ростовцевой несчастливо талантливого самородка из Воронежа откроют В. Кожинов, В. Астафьев, Ю. Кузнецов, да и иные ценители согласятся, что «можно быть пьяницей, страдать клептоманией и в то же время являться очень большим поэтом»[2401], поэтом-философом.

На родине его и сейчас помнят. Именем П. названы улицы в Воронеже и в Россоши, библиотеки в этих городах, есть памятные знаки и мемориальные доски, проводятся регулярные Прасоловские чтения. И книги его стихов выпускаются тоже — правда, лишь Центрально-Черноземным издательством, а в Москве, увы, не выходили после 1988 года, если не считать, конечно, сборник его писем к И. Ростовцевой (М., 2003).

Странная известность, зауженная. Так что слова В. Астафьева из письма воронежскому профессору А. Абрамову от 15 октября 1980 года и сегодня звучат очень уместно: «Алеша Прасолов не прочитан нашим дорогим широким читателем и не может быть прочитан, он не кричит о времени, он заглянул в него и, как Лермонтов, содрогнулся от того, что ему открылось»[2402].

Соч.: Стихотворения. М.: Современник, 1988; «И душу я несу сквозь годы…» Воронеж: Центр духовного возрождения Черноземного края, 2000; Я встретил ночь твою: Роман в письмах. М.: Хроникер, 2003; На грани тьмы и света. Воронеж: Центр духовного возрождения Черноземного края, 2005; Избранное: Стихотворения. Поэмы. Проза. Дневники. Воронеж: Центр духовного возрождения Черноземного края, 2010.

Лит.: Будаков В. Одинокое сердце поэта. Воронеж, 2005; Чернышева И. Мироздание Алексея Прасолова. Воронеж, 2007.

Преображенский Сергей Николаевич (1908–1979)

Сведений о П. сохранилось совсем не много. Известно только, что он служил у А. Фадеева помощником, а в 1956 году был назначен заместителем главного редактора в журнал «Юность», то есть стал сразу и комиссаром, и начальником штаба при В. Катаеве, в ту пору еще беспартийном[2403] и, как положено классику, постоянно отвлекавшемся от редакционных дел — то за границу надолго уедет, то засядет на переделкинской даче за свои новые книги.

Тогда как П. в лавке был всегда и, случалось, принимал на себя всю полноту ответственности. Например, в 1961 году, когда В. Катаев чужих рукописей уже не читал и в редакции практически не появлялся, именно П. подписал в печать аксеновский «Звездный билет» (№ 6–7) — «по тем временам, — как говорит Ст. Рассадин, — сочинение наикрамольнейшее»[2404].

По крайней мере, наделавшее такого шума, что П. мог бы поплатиться если не головой, то партийным билетом. Однако же уцелел, и, став при Б. Полевом его первым заместителем (1962–1971), управлял редакционной жизнью с прежней осмотрительностью и прежней, если потребуется, отвагой.

Вот Е. Евтушенко рассказывает совсем уж чудесную историю про то, как в январе 1965